Посмотрел, опять-таки двигая лишь глазными яблоками, в другую сторону. И встретился с осуждающим взглядом Федора Михайловича Достоевского. Так вот где я оказался непонятно почему и зачем… В местном парке как бы культуры и отдыха. Лежу на травке. Культурно отдыхаю.
– Влетел ты, паря, – проинформировал меня памятник. – Тут одна карга тя заметила и в ментовку звонить намылилась… Вот-вот хмелеуборочная подкатит. Рвал бы ты когти, если встать могёшь.
Голос у великого писателя оказался хриплый, пропитой, с характерным местным выговором. Я рискнул и двинул-таки шеей – легонько, осторожненько, проверяя свои мрачные подозрения о работоспособности мышц.
Подозрения подтвердились, зато в поле зрения возник мужичок неопределенных лет и бомжеватой наружности. По всему судя, именно он суфлировал чугунному классику.
«Рвать когти» не было ни сил, ни желания… Хотелось лежать и лежать, любуясь небом и вдыхая запах цветущего разнотравья. И пусть меня заберет «хмелеуборочная», и пусть доставит куда положено, и пусть – мечтать так уж мечтать! – там окажется молодой талантливый врач, капризом судьбы занесенный в Лесогорск, и пусть он определит, что за гадостью накачал меня Скалли, и очистит кровь от остатков этой гадости…
Откуда-то со стороны послышался скрип тормозов. Ханыга-доброхот подозрительно быстро дематериализовался, и я понял – мечты начали сбываться.
– Ну и ну… И впрямь ты, Серега… – пробасил знакомый голос. Кружаков? Он и есть. – Давай-ка, поднимайся, поднимайся, сейчас пособлю…
Я попробовал подняться – единственно для того, чтобы продемонстрировать старшему лейтенанту, что затея эта абсолютно бессмысленная. К моему удивлению, всё оказалось не так плохо. Ноги подкашивались, но потихоньку шагали в сторону «лунохода». Дяде Грише даже не пришлось меня слишком сильно поддерживать…
– Хорошо, хоть Васька Колупаев тебя видел, когда ты к нам в РУВД приходил, – говорил минуту спустя дядя Гриша, заводя машину и трогаясь с места. – Запомнил и мне позвонил – мол, приятель твой тут на травке разлегся, не ровен час заберут…
Он говорил что-то еще, но я уже не понимал, что значат скользящие мимо сознания слова, хотел перебить журчащую речь, сказать, что мне срочно надо в больницу, к хорошему токсикологу… Хотел и не смог. Снова провалился в беспамятство.
2
Не знаю, какое время спустя ко мне снова вернулась способность к восприятию окружающей действительности. Похоже, я опять провалялся без сознания достаточно долго. Хотя наверняка утверждать трудно. Но судя по тому, под каким углом падали в окошко солнечные лучи, – вечерело.
Я вновь лежал – на сей раз на чем-то мягком. И болезненные ощущения несколько поумерились. Больница? Возможно… Кружакову вполне логично было бы отвезти меня именно туда.
Но это оказалась не больница – убедился я с первого взгляда. Даже в патриархальном Лесогорске стены в больничных палатах едва ли обшивают некрашеными, грубо обструганными досками. Равно как и в вытрезвителях, и управлениях внутренних дел… Куда еще мог отвезти меня Кружаков? Или встреча с ним и разговаривающим памятником мне лишь примерещилась? Тоже вариант…
Тем не менее – где я?
Визуальная разведка ни в малейшей степени не прояснила сей животрепещущий вопрос. Небольшая комнатушка – дощатый пол, дощатый потолок, дощатые стены – оказалась вызывающе, демонстративно пустой. Единственный предмет обстановки – топчан с лежащим на нем агентом Хантером.
И больше ничего. Даже лампочки под потолком нет, источник освещения – небольшое окно…
Столь же пустыми оказались мои карманы. Что револьвер исчез из подплечной кобуры, я убедился еще в парке. Теперь и сама кобура куда-то подевалась…
Вздохнув, я попробовал сесть. Получилось. Топчан громко скрипнул, и тут же скрипнула дверь комнатушки. Вошел Кружаков.
– Ну слава богу, оклемался вроде, – приветствовал он меня.
– Где я?
– У меня в гостях, где же еще… Покушать не хочешь? А то ведь двое суток с лишком не живой и не мертвый валяешься.
Я покачал головой. Встал – голова кружилась, ноги подкашивались; пришлось вновь опуститься на топчан.
Старший лейтенант молча, но с интересом наблюдал за моими попытками. Стиснув зубы, я вновь поднялся. И на сей раз устоял.
