Спишь ты крепко, без сновидений, а утром, в шесть часов, тебя будит яркий свет — ведь на окне твоей комнаты нет занавесок. Ты накрываешь лицо подушкой и пытаешься заснуть снова, но через десять минут вскакиваешь и идешь в ванную. Там ты находишь все свои вещи — кто-то разложил их на столе, а одежду повесил в шкаф. Ты кончаешь бриться, когда утреннюю тишину разрывает отчаянный кошачий вопль.
В этом оглушительном многоголосом стенании столько ужаса и боли! Ты пытаешься понять, откуда оно исходит, открываешь дверь в коридор, но там все спокойно. Вопли доносятся сверху, из окна. Ты быстро вскакиваешь на стул, оттуда на письменный стол и, опираясь на полку, достаешь да потолка, открываешь одну створку, подтягиваешься и выглядываешь наружу. Сбоку, стиснутый со всех сторон черепичными крышами, приютился квадратный дворик, заросший ежевикой и там пять, шесть, может быть, семь кошек — точно сосчитать тебе трудно, ты держишься на руках какую-нибудь секунду — связанных вместе, рвутся из своих пут, объятые пламенем и дымом, и ты слышишь запах жареного мяса… Потрясенный ты бессильно опускаешься в кресло. Этого не может быть все это тебе просто привиделось, когда раздались кошачьи вопли! Кошка продолжают кричать, но уже слабее, потом все смолкает.
Ты надеваешь сорочку, смахиваешь пыль с носков ботинок и снова слушаешь — теперь колокольчик, который словно бежит по дому, все ближе а ближе к твоей двери. Ты выглядываешь в коридор: это Аура, она звонит в черный колокольчик наклоняет голову, увидев тебя, и ты слышишь: «Завтрак готов». Тебе хочется поговорить с ней, но колокольчик уже спешит вниз по витой лестнице, словно ему надо разбудить целый приют, целый пансион.
Не надев пиджака, ты сбегаешь в прихожую, но Ауры там нет. За спиной скрипнула дверь в комнату старухи, ты оглядываешься и видишь, как в щель просовывается рука, ставит на пол некий сосуд и снова скрывается.
В столовой завтрак ждет тебя на столе, сегодня только тебя. Быстро покончив с едой, ты возвращаешься в прихожую и стучишь к сеньоре Консуэло. Тонкий слабый голосок разрешает тебе войти. Ты входишь. В комнате все по-прежнему — тот же сумрак в углах, то же сияние свечей в живые тени.
— Доброе утро, сеньор Монтеро. Хорошо ли вы спали?
— О да, я читал до полночи.
Старая дама жестом останавливает тебя:
— Нет, нет. Не говорите пока ничего. Работайте над этой частью, а когда кончите, возьмете остальное.
— Хорошо, сеньора. Вы разрешите мне бывать в саду?
— В каком саду, сеньор Монтеро?
— В том, что рядом с моей комнатой.
— У нас нет никакого сада. Был раньше, но потом тут все застроили.
— Я подумал, что на воздухе мне будет лучше работаться…
— Здесь есть только темный внутренний дворик, вы через него шли. Там у моей племянницы растут цветы, которые не любят света. Другого двора у нас нет.
— Да, сеньора.
— Я буду отдыхать до вечера. Зайдите ко мне после ужина.
— Хорошо, сеньора.
Весь день ты занимаешься мемуарами: переписываешь набело то, что остается после сокращений, поправляешь слабые места и, куря сигарету за сигаретой, прикидываешь, как растянуть эту работу, чтобы твое благоденствие длилось и длилось. Если удастся скопить хотя бы двенадцать тысяч песо, ты сможешь почти целый год посвятить своей собственной книге, давно отложенной, почти забытой. Это будет обширный сводный труд об открытии и завоевании испанцами Америки, где сойдутся в стройный ряд события и годы, получат объяснение поступки, станет очевидной логическая связь между всеми предприятиями и авантюрами золотого века, между дерзновенностью духа и величайшим из деяний Возрождения. И в конце концов ты откладываешь убогие воспоминания солдата Империи и берешься за свои записи. Время пролетает незаметно, но вот снова звонит колокольчик, ты смотришь на часы, надеваешь пиджак и сходишь в столовую.
Аура уже там, но во главе стола сидит сеньора Льоренте. На скатерти опять лишний прибор, но пусть себе, ты больше не станешь спрашивать. Ради своей творческой свободы, ради будущего можно стерпеть любую блажь капризной старухи, ведь это не так уж трудно. Все в том же ночном одеянии, укутанная шалью, в неизменном чепце, она горбится над тарелкой, и ты смотришь, как она тянет суп из ложки, и пытаешься угадать ее возраст. В старости приходит такой час, когда течение лет как бы останавливается, и сеньора Консуэло уже переступила эту черту. В той части рукописи, которая теперь у тебя, генерал о ней не упоминает. Однако если ко времени вторжения французов ему было сорок два и умер он в 1901 году — еще через сорок лет, значит, он прожил восемьдесят два года. Видимо, он женился на сеньоре Консуэло после разгрома под Керетаро, уже в изгнании, но ведь она была тогда ребенком…
