К тому же был насмешкой я ужален
Да и плясать, как следует, не мог.
Что делать?..
Коль с Шахри я не станцую,
Она смеяться станет надо мной…
Тогда, от боли яростно гарцуя,
Я в эту пляску ринулся, как в бой.
И топоча, я «харс» кричал так рьяно,
Что перепонки лопались в ушах…
Наверное, такой лезгинки странной
От сотворенья не видал Ахвах.
Мои глаза сверкали, будто дула.
И если б я от страсти не ослеп,
Увидел, как Омар, упав со стула,
От хохота катался по земле…
…Именно на этом месте я был вынужден отложить поэму, чтобы уехать куда-то очень далеко. В дорогу я взял только думы о ней. Но эти думы вскоре сменились другими, и в моем сердце произошли большие перемены. Путешествия и годы переиначили мою жизнь. Новые впечатления навеяли новые стихи. Но однажды… Мне попались на глаза прозаические наброски моей давней поэмы. Вот они…
Поэма прервалась как раз там, где, я лихо отплясывал лезгинку. И хорошо, что прервалась, ибо отчаянным был этот танец. Ох, уж эти узкие сапоги… Порою мне кажется, мои ноги до сих пор ноют, даже от воспоминаний…
По горскому обычаю, джигит не может выйти из круга, пока девушка первой не прекратит танцевать. Вот и я из последних сил подбадривал сам себя, чтобы довести дело до славного конца. Сапоги брата и без того тесные, как колодки, стиснули мои бедные ноги. На груди моей позвякивали значки, и пот ручьями струился по дрожащему телу.
На мое счастье, зурнача разобрал смех, и он выпустил мундштук изо рта. Использовав эту заминку, я мгновенно плюхнулся на стул. Все громко расхохотались. А ехидней всех смеялся лейтенант… Даже невеста чуточку приподняла покрывало, чтобы взглянуть на такую достопримечательность.
Когда зурна заиграла вновь, и другие пустились в пляс, я незаметно выскользнул из дома, чтобы остаться наедине со своей печалью. И теперь еще сердце мое ноет от смеха ахвахцев. А тогда, подстегнутый стыдом, как скакун нагайкой, я решил немедля отправиться в Цада. Прихрамывая, я кружил по темным улочкам чужого аула, пока не понял, что бесповоротно заблудился. Отчаявшись, я почувствовал себя самым несчастным человеком в мире. И как будто в подтверждение этому, стал накрапывать противный мелкий дождик. Я огляделся вокруг, чтобы укрыться где-нибудь ненадолго. Возле неказистой сакли в двух шагах от меня лежало толстое бревно под сомнительным навесом.
— Сойдет, — подумал я, забираясь в свое убежище. Усевшись на сырое бревно, я тотчас снял свои значки и сунул их в карман пиджака. Теперь в них уже не было надобности. Пускай звенят в кармане вместе с медяками, как мои несбывшиеся надежды…
Прощай, дорогая Шахри!..
Именно в этот момент пришли ко мне первые строки будущей поэмы:
Шахри, Шахри — таинственное имя,
Арабских сказок тонкий аромат…
На свете не найти его любимей,
Как дорог мне насмешливый твой взгляд.
Прощай, Шахри…
Я завтра уезжаю.
Дождь кончится, и ясный день взойдет.
Прощай, Ахвах…
Моя тоска растает,
Как будто снег под мартовским дождем.
Прости, Шахри…
Ахвахская орлица,
Как ты парила в танце, трепеща…
Он по ночам мне долго будет сниться.
Будь счастлива навеки
И прощай!
Ах, Шахри, Шахри… Когда я шептал твое имя, оно, заглушало грохот настырного свадебного барабана. Но ты, живущая в Ахвахе, как и прежде, далека от меня… Да и этот дождь также невыносим, как гримасы проклятого лейтенанта. Не знаю, то ли капли, то ли слезы катятся по моему лицу?..
Прощай, дорогая Шахри!..
Покуда я роптал на свою несчастную долю, сидя под худым навесом, свадьба пошла на убыль, аульчане стали расходиться по домам. Вдруг где-то недалеко я услышал взволнованный голос Омара, который разыскивал своего пропавшего гостя. Я не откликнулся на его окрики, потому что очень гордился своим одиночеством. Омар покричав еще немного, стал с кем-то возбужденно разговаривать:
— Нигде не могу найти своего кунака. Как сквозь землю провалился.
— Никуда не денется, бедолага, — отозвался знакомый голос, — небось, перебрал мой «зятек» ахвахской бузы.
Я вздрогнул от неожиданности, ибо голос этот принадлежал матери Шахри.
— Ну, что ты, мама, — возмутился девический голосок, — все шутишь да шутишь. А если ему плохо сейчас?..
