Смолистый хребет и рёбра висят в воздухе, левитируя в театральном дыме. И посреди знобящего сияния следствие испаряется, и жарко-белые тета-вспышки рокочут голосом, словно усиленным колоннами динамиков в пять тысяч ватт. Звучат слова:
«Офис – машина умерщвления».
Туров клекочет, как гриф, в горле сухо. Он видит себя, иллюзорного в своём отсутствии. Эта встреча – лакмус его отваги, и его лицо становится рефлекторно синим. Он видит себя бегущим, за пределами самоконтроля. Здание выплёвывает его, как оливку.
Атом натягивает штаны и по пожарному столбу летит в гараж. Едет сквозь догматическую показуху, «Тараканий Разворот» в магнитоле. Пуля стесала краску. Что получится, думает он, если жажда убийства у водителя и стопщика сравнима? Смотреть на город честным взглядом – всё равно, что вгрызаться в карамельку гнилыми зубами.
В тяп-ляповом жилом массиве в Кране разместилась квартира Мэдисон Барбитур. Два парня на дорожке спаррингуют в боксёрских перчатках, сделанных из темперных меренг. Проходя мимо, Тэффи видит, что на самом деле на руках у них свинченные деревянные головы статуй Девы Марии.
Наверху Мэдди вводит его внутрь и отходит в сторону.
– Как они висят?
– Геометрически.
– Я как раз смешивала антифриз.
– Думаю, мне он пригодится. Думаю, всем нам пригодится. Джеду нужна помощь.
– Готова предположить самое дикое.
– Просто порванная жабра. У нас был посетитель, приходил за неприятностями. Как же это банально, солнышко.
М:›дди сделала заморозку священных измерений. Иногда Атому жаль, что нельзя поцеловать её прямо в мозг. Её глаза, в пику господствующему принципу, открыты. Она ангел, настолько же реальный, как кости в её теле. – Ты замутнён, Тэфф. Это ликование – оно явно нездоровое.
Атом берёт стакан синевы.
– Здоровье субъективно. Я верю, что эволюционирую.
– Точно – в мертвеца.
– Где твоё воображение?
– В медицинском кабинете. – Она разглядывает его поверх стакана. – Ты на проказе, Тэфф? У тебя лоб пульсирует не хуже сердца.
– Здоровая психика – девственность разума, солнышко. Угости амортизатором. – Она раскуривает его в своих губах и передаёт ему. Он от души затягивается. – Знаешь девушку по имени Китти Стиклер?
– Конечно. Блондинка стандартной комплектации. Все отличительные черты убраны. Отвергает мужиков, которые её сроду не замечали. Ходят слухи про интеллект, но ничего убедительного. Поёт во Дворце Креозота.
– В клубе стрелков?
– Качественное обаяние запаса живцов. Канделябры резиновые – там не любят случайностей.
– Похоже, моё заведение.
– Ага – грохочущие поддельные небеса.
– На это я и рассчитываю. Лучшая вмазка в этой кладбищенской стране – добиваться результата.
– Результативность. – Она стоит прямо перед ним, смотрит в его глаза и сквозь них. – А программа снятия зависимости есть?
Атом хихикает.
– Ты и твой влажный ротик. – Он созерцательно втыкает на свою папиросу. – Я почти подсел на тебя, солнышко.
– Не смеши меня, – говорит она, – своими угрозами.
Дворец Креозота – последнее слово общественных беспорядков. Суженые философий, таких же разнообразных, как Мальро, собираются под одной крышей, дабы предаваться свирепой лживости и взрывному высокомерию. Единственная надежда отвлечь этих ублюдков – выпихнуть на сцену дурочку и заставить её подать голос.
Эту роль играет Китти Стиклер – поёт здесь классику «Бежевых Почек», где перечисляются хирургические насилия, и представители всех полов сообщают, что благоволят к женским формам. Она чирикает без намёка на иронию, сама перенесла каждую косметическую операцию из списка. Её тело настолько подогнано под медиа-стандарт, что едва регистрируется сетчаткой. Похоже, она неспособна завязать. Где-то есть узел – однажды он поддастся.
Атом входит, обращая ионный заряд воздуха. Статистика вероятности поляризуется. Пытаясь заметить девушку, он перефокусируется, пока она не затумани-вается в поле зрения, словно поющий поток патоки. Даже на этих частотах она похожа на вульгарную рек-ламку без следа настоящего продукта. Атом шагает между столов, достигая сцены раньше, чем течение его пустоплаща.
