Атлантида - страница 90
Но по поводу этого разногласия от меня не потребовали никаких дальнейших объяснений. Было решено считать установленным, что капитан Моранж умер от солнечного удара и был мною погребен на берегу уэда Тархита, в трех переходах от Тимиссао. Все чувствовали, что в моем рассказе были пробелы. Догадывались, без сомнения, о какой-то таинственной драме. Но доказательств не было никаких, а когда убедились окончательно в полной невозможности их получить, то предпочли это дело замять, чтобы не превращать его в бесполезный скандал. Теперь все подробности этой истории тебе известны так же хорошо, как и мне.
— А… она? — робко спросил я.
На его лице заиграла торжествующая улыбка. Он ликовал, что сумел заглушить во мне мысль и о Моранже, и о своем преступлении и заразить мою душу тем же безумием, которое держало в своих когтях его самого.
— Она, — сказал он, — она… Вот уже шесть лет, как я о ней ничего не знаю. Но я ее вижу и говорю с ней. Я не перестаю думать о минуте, когда снова предстану перед ней… Я брошусь к ее ногам и воскликну: «Прости меня! Я восстал против твоей власти. Я не знал, что творил. Теперь я знаю… и ты видишь, что, подобно поручику Гильберти, я вернулся к тебе».
«Все, все вы забудете ради нее: семью, честь, родину», — говорил старый Ле-Меж. Он — глупый человек, этот старый Ле-Меж, но его слова — результат опыта. Он знал, что значила пред лицом Антинеи свободная воля пятидесяти призраков красного мраморного зала.
«Что же, в сущности, представляет собою эта женщина?» — спросишь ты, в свою очередь. Да разве я это знаю!
Да и не все ли мне равно? Какое мне дело до ее прошлого и до ее происхождения. Не все ли мне равно, кто она: подлинная плоть и кровь Бога морей и древних Лагидов65 или незаконнорожденная дочь польского пьяницы и веселой девицы из квартала Марбеф.
В те дни, когда я имел слабость ревновать Моранжа, все эти подробности могли интересовать лишь людей культурных, имеющих обыкновение примешивать к обуревающим их страстям свое глупое самолюбие. Но я держал в своих объятиях тело Антинеи. А до всего прочего мне нет никакого дела. Мне все равно, будут ли на свете цветущие поля, мне безразлично будущее человечества…
Ко всему этому я совершенно равнодушен, ибо я вижу слишком ясно это будущее, ибо я хочу исчезнуть только после того, как познаю вещь, единственно заслуживающую внимания в этом мире: неизмеримую девственную натуру и таинственную любовь…
«Неизмеримая девственная натура»… Я должен тебе это пояснить. Однажды, в большом многолюдном городе, в зимний день, измазанный сажей, которую извергают черные фабричные трубы и ужасные закоптелые дома предместий, я шел за похоронной процессией. Мы тащились по глубокой грязи. В убогой, недавно выстроенной церкви было холодно и сыро. Кроме двух-трех родственников покойного, с отупевшими от горя лицами, все остальные участники печальной церемонии думали лишь об одном: улизнуть как можно скорее под каким-нибудь предлогом. До кладбища дошли лишь те из провожатых, которые такого предлога не нашли. Я увидел здесь серые стены и изъеденные личинками тисы — деревья солнца и мрака, столь прекрасные на юге, где они осеняют лазурные холмы. Я увидел поджидавших мертвеца отвратительных могильщиков, в засаленных куртках, с трубками в зубах. Я увидел… Нет, это было ужасно!..
Возле самой ограды кладбища, в одном из далеких его углов, в глинистой желтой земле, полной камней и щебня, была вырыта яма. Туда опустили умершего, имени которого я теперь не помню.
