Что касается возносившихся со всех сторон к небу высоких черных вершин, то все они были покрыты снегом.
Голубой ручей, цветущие пальмы, золотистые плоды, чудесно лежавший над ними горный снег и струившийся, точно эфир, воздух — оставляли картину столь удивительной чистоты и красоты, что созерцание ее оказалось не под силу моей слабой человеческой природе. Я приник лицом к балюстраде, показавшейся мне такой же нежно-пушистой, как и далекий божественный снег, и заплакал, как ребенок.
Моранж испытывал такое же чувство, но, проснувшись раньше меня, он имел, без сомнения, время освоиться со всеми подробностями фантастического ландшафта, который подействовал на меня подавляющим образом.
Положив мне на плечо руку, он мягко заставил меня вернуться в зал.
— Вы еще ничего не видели, — сказал он. — Смотрите, смотрите!
— Моранж! Моранж!
— Я вас понимаю, дорогой, но что могу я вам сказать? Смотрите!
Я только теперь заметил, что странный зал был обставлен (да простит мне бог) по-европейски. В нем мелькали там и сям круглые туарегские подушки из разноцветной кожи, одеяла из Гафзы, ковры из Кайруана, портьеры из Карамана, нотоые в ту минуту я не осмелился бы приподнять. В то же время, в просвет раздвижной стены я увидел уставленную сверху донизу книгами библиотеку. На стенах зала висело множество фотографий, изображавших шедевры античного искусства, а посредине стоял стол, почти утопавший среди наваленных на него листов бумаги, брошюр и всевозможных периодических изданий. Мне показалось, что земля разверзлась у меня под ногами, когда я узрел номер (и довольно свежий) «Археологического Обозрения».
Я посмотрел на Моранжа. Он взглянул на меня, и вдруг — мы разразились одновременно безумным хохотом, продолжавшимся с добрую минуту.
— Не знаю, — начал Моранж, когда к нему вернулась способность речи, — не знаю, придется ли нам когда-нибудь пожалеть о нашей маленькой экспедиции в Хоггар. Но, пока что, — сознайтесь, — она обещает быть чрезвычайно богатой непредвиденными делами и событиями. Этот необычайный проводник, который усыпляет нас с единственной целью избавить от неприятностей караванной жизни и дает нам возможность с наилучшими намерениями познать хваленые восторги гашиша; эта фантастическая ночная скачка, и, наконец, этот грот Нуредина, учившегося в Нормальной Школе у афинянина Берсо, — все это, клянусь честью, может привести в полное расстройство самую крепкую голову.
— Нет, серьезно, что вы обо всем этом думаете?
— Что я об этом думаю, мой бедный друг? Да то же самое, что и вы. Я ничего, ничего не понимаю. То, что вы так любезно называете моей эрудицией, все это полетело кувырком. Да и может ли быть иначе? Этот троглодитизм меня пугает. Правда, Плиний говорит о туземцах, живших в пещерах в семи днях пути на юго-запад от страны змантов и в двенадцати днях на запад от Большого Сирта29. Геродот также сообщает, что гараманты охотились на своих запряженных конями колесницах за пещерными эфионами. Но мы находимся в Хоггаре, в сердце страны туарегов, а все лучшие авторы описывают их как людей, которые никогда не жили и не могут жить в гротах. Дюверье пишет об этом в самой категорической форме. Но, в таком случае, что представляет собою, скажите мне, эта превращенная в рабочий кабинет пещера ср стенами, увещанными снимками с Венеры Медицейской и Аполлона Савроктона30? Ведь, тут, действительно, есть от чего с ума сойти!
И Моранж, повалившись на диван, снова захохотал.
Я стал просматривать листы бумаги, в беспорядке разбросанные на стоявшем посреди зала рабочем столе. Моранж взял их у меня из рук и начал с жадностью их пробегать. Безграничное изумление отразилось на его лице.
— Час от часу не легче, мой дорогой! Здесь есть человек, занятый составлением, при помощи всевозможных источников и цитат, ученого труда об островах горгон: de gorgonum insulis. Он уверяет, что Медуза была дикой ливийкой, жившей в окрестностях Тритонового озера, нашего нынешнего Шот-Мельрира, и что именно там Персей… Ах!
Слова Моранжа застряли у него в горле, В ту же минуту чей-то тонкий и раздраженный голос раздался в огромном зале.
