Да, сделать карьеру на государственной службе было мечтой каждого османа, а армия давала такой шанс.
В былые времена империя увенчала себя славой военных завоеваний, а в конце XVII века, когда побед стало меньше, реформаторы, в первую очередь, занялись преобразованием армии.
Обновленные, зачастую с помощью иностранных консультантов, и освобожденные от социальных предубеждений, офицерские школы превратились в передовые учреждения империи.
Стать пашой (генералом), офицером, или военным врачом мечтали многие мальчишки.
И все же, как ни велика была тяга ребят к так выгодно отличавшейся от мусульманских одеяний военной форме, решающую роль в их выборе играла все же не она.
Стремление защищать родину молодое поколение тех трудных для империи лет впитывало с молоком матери.
Именно Македония больше других областей страдала от военных угроз, и будущие офицеры с младых ногтей попадали в обстановку, где слово «патриотизм» было далеко не пустым звуком.
Далеко не последнюю роль играло и честолюбие.
Именно амбиции вместе с врожденным в каждом из них морлодых людей инстинктом самосохранения и патриотизмом заставляли многих юношей становиться офицерами.
Не обходилось и без романтики.
Другое дело, что не всем удавалось достичь на этом славном поприще тех вершин, какие было суждено покорить самому Мустафе.
Но, с другой стороны, сложно себе представить, что десятилетний Мустафа мечтал о карьере.
Какой бы скудной ни была информация о детстве и юности Кемаля, можно предположить, что его стремление стать военным было продиктовано желание носить красивую форму и самой обыкновенной романтикой.
Ведь армия — это война, а, значит, слава.
Зная упрямство Мустафы можно было не сомневаться в том, что он переступил бы через любую посмертную волю отца, если бы она шла вразрез с его собственными устремлениями.
«Взрослея, — скажет Кемаль в 1926 году, — я всегда предпочитал быть самостоятельным…
Тот, кто живет в семье, прекрасно знает, что постоянно находится под присмотром близких, впрочем, бескорыстным и очень откровенным.
Тогда оказываешься перед дилеммой: или повиноваться, или совершенно не считаться с их мнением и советами.
На мой взгляд, и то, и другое плохо».
Думается, что вряд ли подобное признание соответсвовало истине.
Где-где, а в военных училищах с их палочной дисциплиной никто самостоятельным не был.
Хотя кто знает!
Вполне возможно, Мустафа воспринимал подчинение воспитателям-офицерам как должное и не желал слушаться мать.
Конечно, та знала о той непостижимой легкости, с какой Кемаль сдал экзамены, и… продолжала оплакивать потерянного, как ей казалось, навсегда сына.
Но стоило ей только увидеть Мустафу в так идущей ему военной форме, как она, мгновенно позабыв все свои опасения, с неподдельным восхищением воскликнула:
— О, мой маленький паша!
Лед тронулся, и с этой минуты Зюбейде-ханым ни о какой другой карьере для своего «маленького паши» не помышляла.
Утешало ее и то, что трое сыновей ее родственников — Салих, Нури и Фуад Булджа — тоже решили посвятить свою жизнь служению в армии.
Для самого Мустафы наступили суровые после безмятежной и вольной жизни на природе времена.
И не знавшему дома, что такое «надо» и «нельзя», ему приходилось терпеть.
Но подобные мелочи не огорчали мальчика.
Он учился, а все остальное мало волновало его.
И уже тогда он мечтал о будущем.
Рюшдие была только первой ступенью среднего военного образования, после которой предстояла учеба в военном лицее, а затем и в Харбие, как называлась высшая военная школа.
Попасть в нее было нелегко: если средних военных училищ в Турции хватало, лицеев насчитывалось всего семь, а столичная Харбие была только одна.
И учиться в ней было верхом мечтаний любого курсанта, поскольку наиболее способные ее ученики, получив лейтенантский чин, зачислялись в классы генерального штаба, откуда выходили в чине капитана.
Эти офицеры являли собою армейскую номенклатуру, с уже обеспеченной карьерой, и Мустафа решил во что бы то ни стало войти в офицерскую элиту империи.
Благо, что все предпосылки у него для этого были.
Сразу начав выделяться среди сверстников, он прекрасно успевал по всем предметам, но особое предпочтение отдавал французскому языку и математике.
