Настала трудная пауза. Ребята в цепи притихли. Ниже под насыпью напряженно застыл пленный обер-фельдфебель, над которым в выжидательной позе стоял сержант Цветков.
Вдоль канавы к нам бежал Щапа.
Не зная, что и думать, я снова взглянул на склон, испытывая невольную жалость к этому невезучему Чумаку. И надо же было ему влипнуть в такое положение! Он и сам, видно, понимал это и терпеливо стоял, с виду совершенно безразличный к своей участи, напуганный, растерянный.
В цепи, перебивая друг друга, галдели:
- За Чумака - такого фрица? Нема дурных.
- Так что ж, Чумаку погибать?
- Тикать надо.
- Гляди, утикешь, когда на мушке держат.
- С пулемета тогда обоих. Все одно...
Ананьев то садился, то вскакивал и все время ругался. Но все же на что-то надо было решиться. После минутного колебания комроты снова обернулся к высоте.
- Пулемет ко мне! - приказал он.
- Пулемет - к командиру роты! - передал по цепи Щапа, и тут же под насыпью появился маленький узкоглазый Батурбаев с заряженным РПД в руках. Подбежав, он взобрался на откос, и Ананьев с безучастным, каменным видом выждал, пока тот укреплял перед ним на бровке пулемет. Наконец Батурбаев щелкнул затвором, определяюще взглянув на высоту, подвинул хомутик прицела, планка которого круто поднялась вверх - до цели оказалось довольно далеко. Пулемет был готов, боец отстранился, уступая место командиру роты. Автоматчики умолкли.
Вдруг Ананьев закричал:
- Ты что мне его суешь? Сам не умеешь?
Батурбаев сконфуженно переморгнул узенькими щелочками глаз.
- Умею, товарищ командир. Почему не умею?
- Умеешь! - передразнил комроты, вытягиваясь за пулеметом. Он полежал недолго, будто даже прицелился, и опять встал, опершись об откос. Пальцы на его широкой руке едва заметно подрагивали. - А он исправный?
- А как же! Исправный, товарищ командир.
- Где же он, к черту, исправный! - закричал Ананьев. - Он грязью забит!
Батурбаев виновато сковырнул с приклада присохший комочек грязи.
- Убирай к чертовой матери свой драндулет! - прокричал Ананьев к отвернулся. Батурбаев с готовностью подхватил пулемет и сбежал вниз к канаве.
Слава богу, пронеслось в мозгу, хотя неисправность пулемета вряд ли что меняла в положении Чумака, который по-прежнему оставался на краю гибели, разве что теперь не от своей пули. Там, на склоне, прождав, видно, положенное время и не получив ответа, немец-конвоир стал пятиться назад, как и раньше, прикрываясь Чумаком. Еще минута - и они отдалятся настолько, что будут уже вне досягаемости нашего огня.
Ананьев, мучительно что-то решив, вскочил на ноги.
- Цветков, давай фрица!
Цветков послушно подтолкнул фельдфебеля, тот несмело еще поднялся и с готовностью запрыгал на одной ноге, падая рукой на откос. Ананьев повернулся к переводчику:
- Шнейдер, отвести! Разменять и с Чумаком назад!
Что-то похожее на вздох облегчения пронеслось над дорогой, и хотя многое еще было не ясно и не решено, тем не менее появилось ощущение, что главное в этом деле принимало благополучный оборот.
Шнейдер, однако, отреагировал на приказ почти неожиданно. Не сдвинувшись с места, он вдруг побледнел, но не от страха - от страха бледнеют иначе. В темных глазах автоматчика что-то вспыхнуло и погасло, он ступил по скосу ниже и тихо, но отчетливо сказал:
- Я не пойду!
- Что?
- Не пойду. Что хотите - не пойду!
- Это почему?
- Он меня оскорбил. Я не могу.
- Ах, не могу. Растакую вашу, белоручки проклятые! А я могу?
Комроты угрожающе двинулся к автоматчику, показалось - ударит, но не ударил - в последнее мгновение круто повернул в сторону.
- Щапа!
- Я.
- Отвести немца! - приказал Ананьев.
Щапа с готовностью дернул затвор автомата и подскочил к пленному:
- Марш!
- Да не марш! Бери под руку и валяй! И не трусь! Пулемет сюда!
Батурбаев, взбежав на откос, опять укрепил пулемет, за который, решительно отклонив пулеметчика, опять лег комроты. Щапа, подхватив немца под руку, взволок его на дорожную насыпь.