— Оргкомитет приносит свои извинения, — послышался тут снова сзади голос Григорьева. — Духу гонок ваше предложение не противоречит, однако из соображений безопасности его решено отвергнуть. В городе уже зафиксировано несколько пробоев, и оставлять участников на улице без маны сочтено недопустимым.
— Вот же перестраховщики! — скривился я.
— Они правы, — рассудительно заметил Ясухару. — С пробоями шутки плохи.
— Вроде ж говорили, что в этом половина смысла, — хмыкнул я.
— На меня не пеняйте, молодой князь: будь моя воля, я бы ваше правило утвердил, — заверил юнкер.
Из переулка наш «Москвич» вынырнул на какую-то относительно широкую улицу. Дождь, и прежде поливавший от души, теперь вовсе разошелся. Уходящая под уклон мостовая напоминала едва ли не реку — казалось, еще немного, и коляске сподручнее будет не катиться, а плыть по течению.
Молнии в небе били уже одна за другой, почти без перерыва. Рокот грома не стихал, то грозно нарастая, то миролюбиво умаляясь, но не пропадая ни на миг.
— Тогда что, отменяем сие правило про мост? — спросил Тоётоми, возвращая разговор к прежней теме. Для того, чтобы быть нами услышанным, японцу пришлось нагнуться вперед.
— Нам это сильно мешает? — уточнила у меня Воронцова.
— Ну, как сказать… Мы уже встали на новый маршрут — крюк получается не таким уж и большим, — еще раз прикинув по карте, ответил я.
— Тогда давайте еще подумаем, — заявила девушка. — Пока есть время. Нужно что-то такое, чтобы по борисовцам ударило — иначе нам их не достать…
В этот момент на карте отметка улицы, по которой мы ехали, внезапно окрасилась в черный цвет — так там обозначались тупики и непроезжие дворы.
— Не понял… — удивленно поднял я голову и тут же заорал Милане: — Тормози!
— Твоего ж духа!.. — Воронцова и сама уже увидела: впереди поперек дороги громоздилась настоящая баррикада из каких-то досок, кирпичей и, кажется, обломков мебели. Накатывавшая вода бурлила вокруг импровизированной плотины, ища лазейку.
«Москвич» резко сбросил ход, на мокрой дороге (это чтобы не сказать: в мелкой речке) его повело юзом и развернуло задом наперед. От рывка я едва не выронил драгоценную карту — выпустил из рук, но судорожным движением все же успел выхватить из воздуха уже практически за бортом. Григорьеву повезло меньше — его «портсигар» полетел прямиком в воду. Ясухару впечатался лбом в спинку кресла Миланы.
— Что сие было? — поспешно выпрямившись и тряхнув головой, поинтересовался японец.
Я недоуменно обернулся на перекрывший движение завал, оказавшийся теперь позади коляски, затем сообразил поднять глаза выше: третий этаж ближайшего дома был полуразрушен, из пролома в стене бил неяркий свет.
Тем временем, выругавшись, юнкер кошкой выпрыгнул из «Москвича». Подняв стену брызг, он рухнул на колени и принялся судорожно шарить руками в потоке, ища потерянный девайс.
И тут, словно проникшись ответственностью момента, внезапно утих гром — ненадолго, может, секунд на пять, но этого хватило, чтобы до нашего слуха донесся протяжный, до печенки пробирающий вой. Раньше такой мне уже приходилось слышать — дважды. И оба раза ничего хорошего за ним не следовало.
в которой я лезу на балкон
— Это пробой! — озвучил очевидное Григорьев, вскакивая на ноги и бросаясь обратно к экипажу. В руке у юнкера серебрился «портсигар» — выловил-таки! — Вот что: давайте-ка поскорее отсюда убираться!
— Так нас же развернуло! — начала Воронцова негромко, но из-за возобновившего свою раскатистую канонаду грома тоже была вынуждена перейти на крик. — Назад нельзя — запрещено правилами! А спереди — завал! Нужно его расчистить!
— К духам завал! — скривился посредник, заскакивая в коляску. — Гоните, молодая графиня, гоните! Я замолвлю словечко, сильно вас не оштрафуют!
— То есть все-таки оштрафуют? — прищурилась Милана.
— Вас сейчас и впрямь это волнует? — удивление в тоне посредника соседствовало с нескрываемым недовольством.
— Конечно, — кивнула девушка. — Пробой пробоем, а гонку мы еще не проиграли!
— Эй, смотрите! — схватил меня внезапно за плечо Ясухару, показывая куда-то вверх.
Я поднял голову: в проломе на третьем этаже пострадавшего дома появилась тоненькая детская фигурка. Ребенок лет семи — мальчик или девочка, издали не поймешь — отчаянно размахивал ручками и, кажется, что-то кричал. За грохотом грозы не слышно, правда, было ни слова.
