Артур Конан Дойл - страница 30

«Ормонд Секкер» — как рассказчик? Нет! Это слишком отдает Бонд-стрит и дендизмом. Но ведь есть настоящие имена, которыми можно воспользоваться. Его другом по Саутси, тоже активным членом Литературно-научного общества, был юный врач по фамилии Уотсон: доктор Джеймс Уотсон. Наверное, Уотсон не будет иметь ничего против использования его фамилии, если имя изменить на Джон? Итак, Джон Уотсон. (Но стоит ли удивляться, что впоследствии перо писателя подвело его, и жена Уотсона называет его Джеймсом. Подпись реального Джеймса Уотсона и по сей день можно найти в библиотеке Портсмута в журнале заседаний Научного общества.)

«Шернфорд Холмс» в качестве имени для детектива было не совсем удачно. Близко, но не точно. Нет щелчка, слишком невнятно и не звонко. Он стал, нащупывая, поигрывать, проговаривая про себя, и вдруг — словно вслепую — ухватил ирландское имя Шерлок.

Шерлок Холмс! Будто щелкнул открываемый замок. Другие имена могли бы слишком резать слух рядом с пресноватым именем доктора. Пустой дом, к которому ведет глинистая дорожка в сыром саду. Труп в трепетном свете свечи, слово «месть», выведенное кровью на стене. И вся история, мгновенно вспенившись, хлынула через край.

«Запутанный клубок» был уже давно отвергнут. И в заглавии рукописи он поставил — «Этюд в багровых тонах». Работая между завтраком и обедом, между призывами докторского колокольчика и просьбами Туи подняться наверх, он и не подозревал, что создает знаменитейшего персонажа англоязычной литературы.

Это было одно из тех беззаботно счастливых писем, которые супруги пишут попеременно, то нетерпеливо отталкивая друг друга, чтобы вписать что-то свое, то весело уступая перо другому. А писалось оно в одно из тех воскресений конца апреля, когда дым от каминов поднимался в переменчивое небо, и были они, как выразилась Туи, «наедине со своим счастьем», потому что все отправились в церковь.

Бедная Лотти нуждалась в поддержке. Конечно, замечательно жить в Португалии, в замке бок о бок с динамитной фабрикой, но сама фабрика взорвалась и чуть не разнесла весь замок. Лотти перебралась в другое место. Брат описывал ей случаи из своей врачебной практики, где фигурировали некий генерал Дрейзон, которого он посетил на днях, и некая дама, в юности не следившая за собой и теперь, в возрасте 102 лет, горько об этом сожалевшая.

«Этюд» он начал писать в марте, а закончил в апреле 1886 года. Он послал его прямо Джеймсу Пейну, надеясь, что его можно будет напечатать серией в журнале. Хотя «Гердлстон», уже дважды отвергнутый, был отправлен пытать свое счастье в третий раз, его автор не слишком отчаивался. Все свои надежды он возлагал на «Этюд», ибо знал, что это его лучшая вещь. Попутно он открыл в себе одно любопытное свойство (о существовании которого, впрочем, подозревал еще со студенческих лет) — способность воздвигнуть невидимую стену между собой и окружающим миром, а настраиваясь на определенный лад, он научился ставить себя на место описываемого персонажа. Джеймс Пейн ответил в начале мая, заставив Конан Дойла покорпеть над своим более чем неразборчивым почерком.

«Я продержал Вашу повесть бессовестно долго, — писал Пейн, — но она так меня заинтересовала, что мне захотелось ее дочитать. Это здорово». Далее следовал пассаж, совершенно уже не поддающийся расшифровке, за исключением зловещих слов «шиллинг» и «ужасно». «Я бы не хотел, чтобы книги выпускались по такой цене. Она слишком длинна — и слишком коротка — для „Корнхилла“».

И хотя это означало всего-навсего, что его «Этюд» слишком обширен для одного выпуска и слишком мал для серии, он огорчился. Впрочем, Джеймс Пейн высоко оценил «Этюд». И найти издателя для него не составит труда. Конан Дойл снова воспрянул духом, послав свою рукопись Эрроусмиту в Бристоль. В день своего рождения, к которому матушка Хокинз приготовила ему пару крикетных перчаток, а Туи вышила роскошные шлепанцы, он, пока суд да дело, работал над новым рассказом «Врач из Гастер-Фелла».