Синий, синий иней,
Лёг на провода,
В небе тёмно-синим,
Синяя звезда,
...................................
Эта песня заставила проснуться даже тех, кто обладал способностью дремать на ходу. Пели ярославские: Сулоев, Пушкарёв, Торопов, Арсеньев..., горьковские: Кручинин, Забродин, Чистяков, Попков..., курянин Каретник, уже заматеревший 24-х летний семейный мужик. Из москвичей пел только Елсуков, остальные двое молчали. Стенюшкин, парень высокомерно-насмешливый, видимо считал такие песни петь ниже своего достоинства. Митрофанов, худощавый блондин, не пел из-за чрезмерной застенчивости, столь несвойственной "настоящим" москвичам. В то время отношение жителей русской провинции к москвичам ещё не приобрело черт откровенной неприязни, но определённое отчуждение уже наметилось. Впрочем, вместе большинству из этих ребят оставалось жить, спать в одной казарме, есть за двумя на целый взвод длиннющими столами, всего-то три-четыре месяца, до ноября. Случайно столкнула судьба, так же и разведёт, и вряд ли когда-нибудь вновь их пути пересекутся. А кто, с чем, и какой печалью идет в этом строю, поёт или молчит... да какая разница. Песни тем временем возникали самопроизвольно.
Потерял я любовь,
И девчонку свою,
Вы постойте, а я поищу.
.........................................
Десять пар - двадцать человек, шаркающие голенищами, пылящие по сухой дороге сапоги. Быстрым шагом, с песней двигался взвод по широкой просеке, под косыми лучами ещё невысоко поднявшегося над лесом солнца. По-прежнему сбоку Кухарчук, чуть сзади приотстал Алхимин. Песни продолжали рождаться без перерыва. Видимо именно такие, невоенные, лирические, они помогали забыть о голоде, натёртых ногах, кто-то вспоминал оставленных дома подруг... Но пора и честь знать, Армия есть Армия. Кухарчук громогласно оборвал самостийное песнопение:
- Прекратить песню!... Бегооом марш!
Захлебнувшись на полуслове взвод резко, будто получив удар кнутом, сорвался на бег. В первой паре Кручинин с Забродиным, оба спортсмены-разрядники, задали слишком высокий темп. Лишь Вовчик Митрофанов, футболист, воспитанник прославленной в те годы торпедовской ДЮСШ, выдерживал его без напряжения, большинство же на пределе возможностей. Через пару минут Сулоев, Торопов и Елсуков начали отставать. Сзади их подгонял Алхимин, сам едва переводивший дыхание:
- А ну не отставать, шире шаг!
Строй растянулся, нарушился и Кухарчук даёт отбой:
- Шагооом марш!
Взвод вновь разбирается по парам, всё приходит в норму. Хотя какая там норма, когда все уже вспотевшие, с мученическими выражениями лиц хватают воздух. Но "замок" не даёт ни минуты на расслабление, тут же взвод подгоняет следующая не совсем уставная команда:
- Разобраться... шире шаг, мать вашу... опаздываем, сейчас снова бежать заставлю!
От расположения полка до полигона десять километров и преодолеть их надо не более чем за полтора часа. Вот и грозит "замок", если взвод не уложится, то шею взводный именно ему намылит. Никому уже не до песен, даже с соседом по паре мало кто заговаривает - неприятные ощущения отравляют всё. Особенно противно касание потной шеи к, ещё полчаса назад свежему, подворотничку. Впрочем, и тут далеко не все испытывали одинаковые чувства. Кому, если и не в охотку, так всё почти как в забаву, легко даётся. Например, ходко, словно сам танк движется на своих мускулистых ногах, обутых в сапоги сорок четвёртого размера, арзамасец Володя Кручинин. Да, редко так удачно работает природа: всё шутя, всё играючи получается у Володи, везде он первый, хоть кросс бежать, хоть траншею копать, хоть на занятиях по политподготовке или теории танкового двигателя. Ко всему у Володи и лицо этакой тонкой лепки, нос, губы, рот, глаза - всё чётко, ярко, выразительно, волосы темнокудрой густой шапкой, с которыми так жаль было расставаться. Немудрено, что до призыва он являлся объектом постоянного девичьего внимания.
