Валентайн. Во всяком случае, участок застолблен. Мо мать прочитала ее книгу. А вы читали?
Бернард. Нет. Да. Ее книгу? Ну конечно!
Валентайн. Она чрезвычайно собой горда.
Бернард. Еще бы. Если б я написал бестселлер…
Валентайн. Да я про мать. Она гордится, что осилила книгу. Обыкновенно она читает только книги по садоводству.
Бернард. Она, должно быть, счастлива, что Ханна Джарвис пишет книгу о ее саде?
Валентайн. Ну, на самом деле книга об отшельниках…
На пороге снова появляется Гас. И снова поворачивается, чтобы уйти.
Постой, Гас, не бойся. Что ты хочешь?
Ладно. Устрою-ка я Молнии маленькую пробежку.
Бернард. Вообще-то мы знакомы. Мы с вами встречались в Сассексе, пару лет назад, на семинаре…
Валентайн. Правда? Я там был?
Бернард. Да. Помните, один мой коллега нашел рассказ — якобы Лоуренса — и проанализировал его на компьютере? Помните такой доклад?
Валентайн. Смутно. Я порой сижу с закрытыми глазами. И это — вообразите! часто означает, что я сплю.
Бернард. Ну, мой коллега сравнил структуру предложений и прочая и прочая и установил, что существует высокая, девяностопроцентная, вероятность, что рассказ и в самом деле написан автором "Любовника леди Чаттерли". А потом, к моему безграничному восторгу, один из ваших высоколобых коллег-математиков продемонстрировал, что с тем же успехом Лоуренс мог написать «Уильяма»[11] или заметку в местной газете…
Валентайн(помолчав). «Уильяма»? Да, пожалуй, я там был. (Выглядывает в окно.) А, вот и Ханна. Покидаю вас, покидаю, беседуйте наедине. Кстати, это ваша красная «мазда» у входа?
Бернард. Да
Валентайн. Хотите добрый совет? Уберите-ка ее с глаз долой, хоть на конюшню, до прихода отца. Он не потерпит в доме владельца японской машины. А вы не педик?
Бернард. Вроде нет.
Валентайн. И тем не менее…
Валентайн выходит, закрывает дверь. Бернард смотрит ему вслед.
За его спиной, у стеклянной двери, ведущей в сад, появляется Ханна.
Ханна. Мистер Павлини?
Бернард озирается — сперва рассеянно, затем недоуменно: он ищет несуществующего Павлини.
Потом, очнувшись, соображает, что Павлини, по всей вероятности, он сам, Солоуэй, и есть, и рассыпается в неумеренно восторженных приветствиях.
Бернард. О! Здравствуйте! Здравствуйте! Мисс Джарвис? Ну разумеется, мисс Джарвис! Очень, очень рад. Я, признаться, опешил, просто онемел поначалу: вы такая красивая, намного, намного красивее, чем на фотографии!
Ханна. На какой фотографии?
Она снимает туфли — в грязи и глине.
Бернард. На задней странице обложки. Простите, что вам пришлось вернуться из-за меня в дом, но леди Хлоя великодушно и настойчиво…
Ханна. Ничего. Иначе вы бы испачкали обувь.
Бернард. Да-да, очень предусмотрительно! И как мило, что вы готовы уделить мне несколько минут вашего драгоценного времени!
Он явно перебарщивает. Она смотрит на него долго, пристально.
Ханна. Вы журналист?
Бернард(негодующе). Ни в коем случае!
Ханна(разглядывая свои туфли). Все-таки нельзя рыться в канаве без сапог. Теперь будут целый день хлюпать. Какие страхолюдины!
Бернард(внезапно). Плюх — хлюп.
Ханна. Что-что?
Бернард. Это моя теория. Из плюха, то есть общения с водой, всегда получается хлюп: или ботинки хлюпают, или нос… А страхолюдинами, кстати, в некоторых странах называют пугала, которые ставят на поля нагонять страху на птиц и коров, а вовсе не на людей.
Бернард производит на Ханну все более и более неприятное впечатление, но сам об этом не подозревает и продолжает безмятежно болтать. Ханна смотрит на него пристально.
Ханна. Мистер Павлини, вы ведь по делу? Чем могу служить?
Бернард. Ну, во-первых, меня зовут Бернард. Давайте уж по имени, запросто.
Ханна. Хорошо, спасибо.
Подходит к стеклянной двери и принимается стучать облепленными грязью туфлями друг об дружку, соскребать и стряхивать с них комья глины.
Бернард. Ваша книга! Это настоящее откровение! Каролина Лэм[12] предстает в ней совершенно иной! Я взглянул на нее вашими глазами и точно узнал заново! Стыдно признаться, я никогда не включаю в лекции ее прозу, а ведь вы правы: она совершенно удивительна. Вообще начало девятнадцатого века — мой период. Я люблю его самой нежной любовью.
