Стругацкий гневно взглянул на него, хотел что-то сказать, но Юрий Альфредович резко оборвал:
– Я ведь сказал, молчите и слушайте. В партии вы не останетесь. Получите понижение в должности, затем отстраним от работы. Перебирайтесь тихонечко в сторону Ленинграда. Сидите там тише воды ниже травы. Не высовываться, языком не болтать, во всех разговорах не забывать упоминать величие и мудрость товарища Сталина, даже среди родных и близких. Это понятно?
Стругацкий сидел в молчаливой прострации. Кнопмус забрал со стола дело, закрыл его в шкаф. Достав из кармана элегантный брегет, поглядел на циферблат. Затем, повернувшись к Натану Залмановичу, сказал, убирая часы:
– Давайте заканчивать. Ваша задача: продолжайте заниматься искусством, устройтесь в хорошую библиотеку, пишите статьи или монографии, как угодно. Возьмите этот медальон и не снимайте его. – Он протянул Стругацкому серебристый кулон в виде дельфина. – По нему наши люди в любой ситуации узнают и придут на помощь. И еще. Прочтите вот это и запомните наизусть, здесь список интересующих нас тем, все по вашей специальности.
Он взял со стола небольшой листок бумаги, протянул Стругацкому. Тот прочитал несколько раз и вернул его обратно. Юрий Альфредович чиркнул спичкой, поджигая бумагу. Остатки кинул в пепельницу, добавив тихо:
– Зная ваш характер, еще раз повторю, не высовывайтесь. И берегите сыновей. Лет через пять мы встретимся, сами скажете мне спасибо.
– За то, что исключили меня из партии? Это вряд ли.
– А нет уже никакой партии, милейший Натан Залманович. Лет десять как нет. Пока вы этого еще не понимаете. Но поверьте, очень скоро поймете и не обрадуетесь этой правде.
Москва, 1984 год
Черт меня дернул тащиться в Москву под Новый год. Да, надо было отказаться, но словно магнитом тянуло к одному человеку, на встречу с которым очень рассчитывал по старой дружбе.
Легенда.
Гений.
Аркадий Стругацкий.
Закончив редакционные мелкие дела, стоя на улице в телефонной будке, мерзлыми пальцами крутил металлический диск.
– Аркадий Натанович? Приветствую вас. Это Полоцк беспокоит.
– А, Илан, старик, рад тебя слышать. В столице необъятной сейчас аль у себя прозябаешь?
– В Москве, в Москве. Вот в гости хотел напроситься, пустите?
– По делу или просто потрепаться?
Я набрался наглости и вывалил:
– И по делу тоже.
В трубке ехидно хихикнули:
– Ну что, цена входного билета тебе известна. Три… нет, ладно, как старому приятелю две… бутылки коньяка. Приезжай, адрес, надеюсь, помнишь?
У меня словно крылья выросли. Жаль, не выклянчил перед отъездом в редакции годовую премию, ящик бы купил. А так, посчитав скромные финансы, двинулся в магазин и, прихватив пару бутылок отличного армянского коньяка, принялся ловить машину.
Ехали из центра, по заснеженным московским улицам, на проспект Вернадского, а я вспоминал первую нашу беседу в уютном домике писательского заповедника в Юрмале. Шофер пытался дружелюбно балагурить, но я, погруженный в свои мысли, отвечал невпопад, и тот наконец замолчал.
Заскочив в подъезд, по привычке достал «кирпич» «Романтики», проверил: «Раз-два-три-четыре-пять, вышел зайчик погулять». Проиграл запись, все работало отменно. С облегчением вздохнув, направился к нужной двери.
На пороге стоял улыбающийся хозяин, в спортивном костюме и тапочках:
– Молодец, что так быстро. Давай, заходи.
Я отряхнул от снега ноги и зашел в квартиру. Когда Аркадий Натанович закрыл за мной дверь, с улыбкой открыл дипломат, вынул коньяк и протянул ему.
Каково же было мое удивление услышать вместо: «Ну, Илан, угодил» или хотя бы «Отличный коньяк, пойдем дегустировать», – совершенно бессвязное бормотание и видеть, как этот великий человек, суетясь, бегает по квартире, будто жена застукала его с любовницей.
Наконец, он нашел свой кошелек и с извинениями протянул четвертак:
– Старик, прости, ну неужели ты не понял, что это шутка?
Настала очередь смущаться и выкручиваться мне:
– Аркадий Натанович, оставьте, какие деньги? Этот коньяк я давно припас для нашей встречи, вы просто угадали, так что не обижайте деньгами и примите от всего сердца.
Стругацкий заулыбался и, помогая мне раздеться, пояснил:
