Ученые относились к этому учению скептически, и Макс Мюллер упрекал Блаватскую в «научной некомпетентности». Но в тревожной мировой обстановке последней четверти XIX в. ее призыв к созданию Всемирного Братства человечества вне зависимости от веры и цвета кожи встречал понимание у определенной части западной общественности18, примером чему служили рассмотренные выше взгляды Сент-Ив д’Альвейдра. Примечательно, что, несмотря на апелляцию к расовой теории, эзотерики начала XX в. считали своим долгом нести людям справедливость и любовь, мир и истину. При этом они пытались примирить все религии (см., напр.: Лидбитер 1908: 156).
Другим поклонником гиперборейской идеи был французский эзотерик Рене Генон, приверженец теории циклизма, основывавший ее на индуистских представлениях о смене исторических эпох. В своем эссе «Атлантида и Гиперборея» (1929) он писал о происхождении человечества со священного острова Тула (греч. Туле), находившегося на Северном полюсе, где первые живые существа жили в соответствии с традицией, якобы данной им духовным отцом Вайвасвата Ману. Затем центр цивилизации возник в Атлантиде, ушедшей позднее под воду. По Генону, современное человечество получило свою культурную традицию частично из гиперборейского центра («полярная традиция»), а частично из Атлантиды («солярная традиция»). К первому будто бы восходят корни индуизма, а ко второй – религии Древнего Египта и Америки (Генон 1994). Однако Генона привлекала в первую очередь символика, и проблемы происхождения человечества его мало интересовали. Полагают, что, подобно Блаватской, он представлял древнейших предков людей нематериальными существами, однако выработанная им хронология радикально расходилась с той, которую создала Блаватская (Godwin 1993: 21–24, 155–156).
Вряд ли стоит говорить о том, что все рассмотренные выше концепции сложились задолго до возникновения современных научных знаний и затем развивались в стороне от науки, питаясь во многом вненаучными соображениями. Многие из их авторов сознательно противопоставляли свои взгляды дарвинизму и настаивали на божественном происхождении человека. Проводившиеся в центральной части Атлантического океана во второй половине XIX в. океанографические исследования и прокладывание трансатлантического телефонного кабеля не обнаружили на дне Атлантики никакого затонувшего континента (Godwin 1993: 47). Это заставило энтузиастов Атлантиды перенести поиски в более северные районы, и они вспомнили о земле Туле, о которой впервые поведал Пифей из Массилии на рубеже IV–III вв. до н. э. Современники воспринимали его сообщение скептически, но австрийские и германские ариософы начала XX в. отнеслись к нему не в пример серьезнее.
Движение ариософов возникло в Австрии в начале XX в. Его основателями стали Гвидо фон Лист и Йорг Ланц фон Либенфельс, соединившие идеи почвеннического германского национализма и расизма с модными тогда эзотерическими идеями, уходящими своими корнями к теософии Блаватской. Они воспевали «расово чистые общества» как залог мира и покоя и объясняли социальные пороки неким заговором «неарийских рас», якобы сознательно и целенаправленно разрушавших идиллию германского порядка. Вслед за Гобино они связывали беды современного мира с «расовым смешением» и падением прежней иерархии, место которой якобы занимало «фальшивое равенство незаконнорожденных». Желая противостоять этому, они учреждали тайные религиозные общества, где культивировались эзотерические знания и расовые доктрины, основанные, в частности, на идее реинкарнации. В своих мечтах эти «романтики и поклонники золотого века» связывали будущее «белого мира» с новой пангерманской («арийской») империей. В этом и состояла основная идея «ариософии» (термин был введен Ланцем в 1915 г.). Не случайно французский журнал как-то назвал Листа «учителем мистического империализма». По сути, как и в случае с Ницше, это было ответом на объединение Германии в урезанном виде (то есть без Австрии) и последующую стремительную модернизацию, подрывавшую социальную стабильность и отбрасывающую прочь прежние патриархальные ценности. Всему этому эзотерика пыталась противопоставить идеи элитарности и чистоты, основанные на социодарвинизме. Тем самым, она была обречена на отстаивание крайне правых политических позиций, придавая им сакральные основания (Черняк 1987: 165–168; Гудрик-Кларк 1995: 10–12, 94–96).
