Брунетти поднялся на две ступеньки – еще немного, и его голову можно будет увидеть с крыши. Он опустился на одну ступеньку и присел.
Женский голос, чужой, не Флавии, пропел громко: Марио, вставай же! Идем! – резкий, начисто лишенный эмоций и красоты, и тут же заговорила Флавия:
– Нет, нет, не так! В вашем голосе должна быть радость. Вы принесли ему добрую весть. Он цел, и вам обоим уже ничто не угрожает. Вы оба будете жить.
Если бы ее голос не оборвался на последнем слове, Брунетти решил бы, что она – гениальная актриса.
Пытаясь скрыть оплошность, Флавия заговорила громче:
– Теперь попробуйте спеть фразу: Ах, мертвый! Мертвый! Вложите в нее всю душу! Тоска уже знает, что Марио умер, и у нее хватило ума понять, что она тоже умрет, и очень скоро.
– Покажите, как это должно звучать, – попросила женщина спокойно. – Я не понимаю.
– Ах, мертвый! Мертвый! – послышался прерывающийся голос певицы. – Скажи мне, зачем?.. Скажи мне, за что?.. Бедная Флавия!
От этих звуков кровь стыла в жилах. Она знает, что обречена, близится ее час… Все лучшее – прожито. Марио умер, и она вот-вот умрет.
Пистолет был у Брунетти с собой, однако с этой позиции он не мог полагаться на свою меткость. Комиссар пропускал тренировочную стрельбу – напрасная трата времени, – и вот результат: он так близко к потенциальной убийце и не может ей помешать! А если он выскочит на крышу, эта сумасшедшая с равной степенью вероятности может ударить ножом Флавию или броситься на него.
– Ее имя Флория, а не Флавия, – поправила наставницу женщина с ножом.
– Да, конечно, – согласилась певица, то ли всхлипывая, то ли икая.
– И тогда она видит солдат, да? – спросила женщина.
– Да. Они бегут вверх по ступенькам.
Сигнал? Просьба? Или банальное описание действия? По голосу Флавии этого нельзя было понять.
– И она заскакивает на парапет?
– Да. Вот тут! Парапет довольно низкий. Его всегда делают низким, чтобы удобно было на него вскакивать. Но из зрительного зала он кажется выше.
– Куда она потом падает?
– По ту сторону стены на специальной платформе лежит огромный матрас. Худшее, что может случиться, – это если он сработает наподобие батута и зрители на галерке увидят твою взлетающую руку или ногу.
Голос Флавии снова был спокойным, приятным, чуть ли не будничным.
– Со мной однажды случилось такое. В Париже, много лет назад. Кто-то в зале даже засмеялся, но это чепуха. Матрас толстый, из десяти с лишним слоев резины и специального пластика. Падать на него даже приятно.
Тут Флавия попыталась привлечь внимание собеседницы – и Брунетти – к опере.
– Реплика, обращенная к Скарпиа, требует большой сосредоточенности. Вы произносите его имя и грозите, что встретитесь с ним перед Господом. Тоска убивает себя – что является грехом, – но верит, что будет прощена. И напоминает душе Скарпиа, что судить их будут вместе и ему прощения не видать.
– Но ведь он ее любил, – усомнилась женщина.
– А она его – нет, – ответила Флавия равнодушно, словно зная, что эти слова могут убить ее, но ей уже все равно.
Тишина длилась слишком долго. Брунетти решил рискнуть. Он чуть-чуть приподнял голову над верхней ступенькой и посмотрел туда, где только что разговаривали. Флавия глядела в пустой зрительный зал. Та, другая, стояла рядом с ней, но к Брунетти была повернута спиной. Певица была в своей повседневной одежде, свитере и брюках, и при этом – в полном гриме, разве что без парика и тиары. Черты ее лица, подчеркнутые макияжем, который кое-где размазался, кое-где потек от пота, с близкого расстояния казались гротескными.
Флавия вскочила на парапет и, посмотрев мимо женщины, которая оставалась стоять на прежнем месте, увидела Брунетти. Выражение ее лица ничуть не изменилось. Певица наклонилась, чтобы помочь женщине подняться, но та проигнорировала протянутую руку, как и то, что на этой руке кровь, и с усилием взгромоздилась на парапет рядом с Флавией. Удерживая равновесие, незнакомка раскинула руки, и нож чиркнул так близко от лица певицы, что та едва успела увернуться.
Брунетти снова сгорбился и посмотрел вниз, в сторону «кармана». В прорехе между полотнищами маячило лицо Вианелло, казавшееся отсюда бледным, как у привидения. Инспектор жестом дал ему понять, что на сцене они по-прежнему одни. Брунетти нагнул голову еще ниже и прислушался.
