– Все! – бросив промывочный лоток, Деревянов распрямил натруженную спину. – Перекур.
Не глядя в сторону Кукольникова, уселся на камень, достал табакерку, задымил самокруткой, смачно сплевывая. Ротмистр примостился неподалеку; тоже вытащил табакерку, но почему-то курить не стал – повертел ее в руках и сунул обратно в карман; задумался, глядя на сегодняшнюю добычу – горсть золотого песка на донышке старой офицерской фуражки. Молчали, тщательно скрывая мысли под маской безразличия.
Наконец Деревянов докурил и, зачерпнув ладонями студеной воды, жадно глотнул два раза, затем плеснул себе в лицо. Вытираясь рукавом, обратился к ротмистру:
– Перекусить не мешало бы. Солнце вон уже где. Обед, Кукольников молча кивнул, соглашаясь, поднялся и, прихватив топор, направился за сушняком для костра.
Но не успел отойти и на десяток шагов, как его окликнул Деревянов:
– Ротмистр!
Кукольников оглянулся, вопросительно посмотрел на поручика, который стоял, широко расставив ноги и, набычившись, с вызовом глядел на него…
– Поручик!..
– Ротмистр, – хриплый, каркающий голос Деревянова подрагивал, клокотал, – мне плевать в конечном итоге на наши взаимоотношения. Придет время, и мы помашем друг другу ручкой. Я готов… да, я готов принести извинения за свою несдержанность, но! – сорвался почти на крик. – Но я не желаю больше терпеть выходки вашего графа! Черт меня дери!
– Смею вас уверить, что граф в такой же мере мой, как и ваш, – поняв, куда гнет Деревянов, внутренне расслабился ротмистр.
– Как бы не так! – вскинулся Деревянов, но затем немного поуспокоился и продолжил: – Ладно, не в этом дело. Мне надоело ковыряться здесь, в грязи, в ледяной воде, тогда как их благородие граф, голубая кровь, – выругался, – изволят косточки на солнышке парить. Надоело! Да еще и под присмотром Христони, который здесь был бы гораздо нужней.
– Что вы предлагаете?
– Ай-яй, вы не поняли, ротмистр? – съехидничал Деревянов. – Или пусть помогает нам, или!.. – резко рубанул ладонью сверху вниз.
Кукольников засмеялся. Странно было слышать этот смех, который напоминал квохтанье наседки и вырывался сквозь плотно сжатые губы; при этом лицо ротмистра оставалось неподвижным и только рябь морщин пробежала по щекам и скопилась возле глаз.
Деревянов опешил. Он ожидал чего угодно, только не этого. За время их довольно продолжительного знакомства поручик ни разу не видел даже подобия улыбки на безжизненной, словно нераскрашенная маска из папье-маше, физиономии ротмистра. Поэтому вместо того, чтобы успокоиться при виде гримасы добродушия, которую пытался изобразить его бывший начальник контрразведки, Деревянов едва не потянулся к нагану, который лежал во внутреннем кармане мундира и с которыми он не расставался даже ночью (впрочем, так же, как и ротмистр со своим маузером), – от Кукольникова с его иезуитскими замашками, о которых поручик знал не понаслышке, можно было ждать любого подвоха.
– Всего-то… – Кукольников заметил непроизвольное движение поручика к карману, где лежало оружие, и резко оборвал смех: он видел Деревянова насквозь и понял причину его замешательства и недоумения, – Всего-то… Согласен. Вы правы, поручик, – и, поудобней перехватив топор, зашагал, не оборачиваясь на вздохнувшего с облегчением Деревянова, к кустарникам.
Медведя ротмистр увидел уже в двух-трех шагах, когда тот вымахнул ему навстречу из-за толстенного древесного ствола, заваленного ветками и обломками сухостоя. Мгновенно сообразив, что достать маузер он не успеет, Кукольников метнул в зверя топор и изо всех сил припустил обратно. Лезвие топора только скользнуло по голове хищника, оставив неглубокую кровоточащую царапину, что еще больше его обозлило. В несколько прыжков он настиг ротмистра и обрушил многопудовую тушу на тощую спину Кукольникова.
Дико закричал, обхватив голову руками, бывший жандарм, пожалуй, впервые в жизни познавший страх перед неминуемой и такой страшной кончиной.
Уже теряя сознание, он почувствовал, как когти хищника рвали его тело, но от смертельного ужаса даже не ощутил боли.
И еще он услышал яростный вопль Деревянова и грохот выстрелов.
