— Позвольте-ка, меня очень заинтересовало ваше состояние... Странное дело, пульс совершенно нормален!
Барон торжествовал: да, теперь этот невежа-профессор понял, с кем имеет дело, и быстро согласился выслушать его, от чего прежде так категорически уклонялся!
— Нормален, говорите вы? — сказал он. — Это меня радует, но, несмотря на это, вы наверное пропишите...
— Ледяные компрессы на голову, не снимать в течение суток! — лаконически отрезал Велау.
— Господи Боже мой, при моей-то подагре? — испуганно вскрикнул старый барон. — Я переношу только тепло, и если вы подробно освидетельствуете меня, то...
— Совершенно не нужно! Я и без того вижу, в чем у вас дело! — заявил профессор.
Уважение барона еще более возросло. Очевидно, это очень выдающийся врач, если может ставить диагноз по одному внешнему виду, даже не расспрашивая больного о его страданиях.
— Графиня немало превозносила мне вашу проницательность, — сказал он. — Но я хотел бы обратиться к вам еще с одним вопросом, господин профессор Велау. Я обратил внимание на ваше имя. Не в родстве ли вы с Велау-Веленбергом ауф Форшунгштейн?
— Форшунгштейн? — профессор снова схватил барона за руку и пощупал его пульс.
— Ну, да! — подтвердил барон. — Ведь уже не раз бывало, что аристократ из родовитой семьи пренебрегал титулом, когда обстоятельства вынуждали его браться за мещанскую профессию.
— Мещанскую профессию! — вспыхнул Велау. — Сударь, уж не думаете ли вы, что естествоиспытатели принадлежат к цеху сапожников?
— Во всяком случае, это неподходящее занятие для аристократии, — надменно процедил Эберштейн. — Что же касается замка Форшунгштейн, то это — родовое владение одного юного дворянина, который прошлой осенью попал бурной ночью в Эберсбург и просил у меня приюта. О, удивительно любезный юноша — этот Ганс Велау-Веленберг ауф...
— Ауф Форшунгштейн! — договорил профессор, разражаясь бурным хахотом. — Теперь мне все ясно! Еще одна из проделок моего мальчишки. Ведь он сам рассказывал мне, что нашел приют во время бури в старом замке! Мне очень жаль, барон, но безбожный мальчишка обвел вас вокруг пальца! Название «Форшунгштейн»* очень остроумно придумано, но это — единственный титул, на который мы можем претендовать. «Любезный дворянин» — на самом деле просто Ганс Велау, так же, как и я сам, и я дам ему хороший нагоняй сегодня же за самозванство!
Профессор опять начал безумно хохотать, но старый барон, по-видимому, отнюдь не был расположен принять эту историю с комической стороны. В первый момент он просто онемел от гнева и возмущения, а затем разразился потоком негодующих слов:
— Ваш сын? Просто Ганс Велау? А я принял его, как человека равного мне происхождения! Я обращался с ним совершенно как с равным себе! С молодым человеком без рода, без имени!..
— Ну уж извините! — раздраженно перебил его профессор. — Я вовсе не собираюсь оправдывать эту дурацкую выходку, но что касается «рода и имени», то Ганс, во-первых, мой сын, а я кое-что сделал для науки, а, во-вторых, он сам тоже проявил себя с наивыгоднейшей стороны, хотя и в другой области. Имя Велау может с полным правом стоять рядом с именем Эберштейн, которое обязано своим значением только старым, заржавленным понятиям, ныне совершенно не идущим в счет!
Эти слова поразили барона в самое чувствительное место и привели в полное негодование.
— Заржавленные понятия? Не принимаются в расчет? Господин Велау, я не могу требовать от вас понимания таких вещей, которые слишком высоки для круга мещанских понятий, но требую уважения к...
— И не подумаю даже! — закричал профессор, который теперь тоже взбесился. — Я — человек науки, просвещения и не имею ни малейшего уважения к пыли и плесени веков и ко всем вашим Удо, Куно, Кунрадам, или как уже там черт дразнит всех этих субъектов, которые только и умели пьянствовать и резаться насмерть. Те времена, слава Богу, уже давно прошли, и если старое совиное гнездо Эберсбург окончательно развалится, то об этом ни один человек на свете не будет ничего знать!
— Милостивый государь! — закричал и Эберштейн, дрожа всем телом.
Больше он не мог ничего выговорить: лицо его побагровело и с ним приключился отчаянный припадок удушья. Он задыхался, вращал глазами и имел такой жалкий вид, что в профессоре проснулся врач. Он вскочил с места, силой усадил старика в кресло, закинул ему голову и, не переставая злиться, пытался облегчить ему дыхание.
