– Если бы я принял вид оружия, которым бились бы Властелины Земли, даже ты меня не узнала бы.
– Возможно. Ты однажды загадал мне загадку, когда я испугалась моего собственного могущества. О херунской женщине Арье, которая принесла в свой дом темного страшного зверя, имени для которого не нашла. Ты так и не сказал мне, чем это кончилось.
Он чуть шевельнулся.
– Она умерла от страха.
– А зверь? Что это было?
– Никому не ведомо. Он выл семь дней и семь ночей на ее могиле, выл голосом, столь полным любви и скорби, что никто из тех, кто его слышал, не мог спать и есть. А затем он тоже умер.
Рэдерле подняла голову, губы ее разомкнулись, и Моргон вспомнил миг из невозвратимого прошлого, когда он сидел в каменной каморке в Кэйтнарде, погрузившись в загадки и чувствуя, как его сердце сжимается от радости, ужаса и печали при их неожиданных поворотах.
– Это не имеет ко мне никакого отношения, – добавил он.
– Полагаю, что так. Ты бы знал.
Оба опять погрузились в молчание. Моргон слегка подвинулся, и теперь ее голова лежала удобнее на его груди. Он прижался щекой к ее волосам.
– Я устал, – признался он наконец. – Я разгадал слишком много загадок. Властелины Земли развязали войну прежде начала истории, войну, которая сгубила их собственных детей. Если бы я мог с ними биться, то бился бы ради спасения мира. Но думаю, я только погубил бы себя и Высшего. Поэтому я делаю единственное, в чем для меня есть хоть какой-то смысл. Ничего.
Долгое время она не отвечала. Моргон тихо прижимал ее к себе, наблюдая, как костер разбрызгивает золотой блеск по ее плащу.
– Моргон, – тихо сказала Рэдерле. – Есть еще одна загадка, которую тебе, наверное, следует разгадать. Ты разоблачил Гистеслухлома; ты назвал по имени Меняющих Обличья; ты пробудил из безмолвия Высшего. Но есть еще одно, чего ты не называл и что не умрет...
Ее голос, дрогнув, затих. Внезапно сквозь густые меха между ними Моргон почувствовал биение ее сердца.
– Что? – Он спросил так тихо, что она не могла его расслышать, но тем не менее ответила:
– В Лунголде я говорила с Иртом, когда еще была вороной. Поэтому я не знала тогда, что он слеп. Я попала в Исиг, когда искала тебя, и встретила его там. У него глаза цвета воды, залитой светом. Он поведал мне, что Гистеслухлом ослепил его во время разрушения Лунголда. А я и не спрашивала его об этом. Он большой и добрый, и внуки Данана ходили за ним по пятам, когда он искал тебя среди камней и деревьев. Однажды вечером Бере принес арфу, которую сам и изготовил, принес ее в зал и попросил Ирта сыграть. Тот рассмеялся и сказал, что, хотя был некогда известен как арфист Лунголда, но уже семь веков не прикасался к инструменту. Но кое-что он все же сыграл... И, Моргон, я узнала эту музыку. То была та самая неловкая и неуверенная игра, которая не давала тебе покоя на Торговой дороге и увлекла тебя во власть Гистеслухлома.
Он поднял ее лицо своими руками и внезапно ощутил, что ветер пронизывает все его кости своей песней.
– Быть того не может!
– Не знаю, но сколько, по-твоему, на свете слепых арфистов, которые еле-еле играют?
Он сделал глоток ледяного ветра; тот ожег его изнутри, как холодный огонь.
– Он мертв.
– Значит, он бросает тебе вызов из могилы. Ирт играл мне в ту ночь для того, чтобы я передала загадку его музыки тебе, где бы ты ни был.
– Ты уверена в этом?
– Нет. Но я знаю, что он хочет тебя найти. И что если он и был арфистом по имени Дет, который странствовал с тобой как Ирт по Торговой дороге, то он сплетал свои загадки настолько тайно, настолько умело, что заморочил даже Гистеслухлома. И даже тебя – Мастера Загадок с Хеда. Думаю, возможно, тебе следует назвать его по имени. Ибо он ведет собственную тихую и гибельную игру, и, возможно, он единственный в Обитаемом Мире, в точности знающий, что он делает.
– Да кто же он, во имя Хела? – Моргон внезапно задрожал, да так, что никак не мог с этим сладить. – Дет получил Черную Степень в Кэйтнарде. Он был Мастером Загадок. Он знал мое имя прежде, чем узнал его я. Я подозревал, что прежде он мог быть лунголдским волшебником. Я его спросил об этом.