— Из Швеции, — ответил Андрей, глядя в окно.
— А-а… а чего там делал?
— Зубы вставлял, — усмехнулся Андрей и, растянув губы, показал водителю белоснежный ровный оскал.
— Ну, блин! Дорого, наверно?
— Кому как… ты с твоими заработками можешь себе штук пятьдесят поставить.
— Какие заработки? — возмутился водитель. — Какие заработки? Ремонты, бензин, гаишники душат. А в аэропорту и ментам нужно отстегивать, и бандитам.
— А что, в Питере есть бандиты? — поинтересовался Андрей.
Таксист покосился на Обнорского, хмыкнул и ничего не ответил. «Волга» неслась по мокрому асфальту мимо редких деревьев и рекламных щитов. Низко прошел заходящий на посадку самолет. Сколько раз ты улетал из этого города? Сколько раз возвращался?… Много. Очень много. Каждый раз ты возвращался в другой город. Или, может быть, ты сам каждый раз становился другим?
— Заработки, — пробормотал таксист, — заработки, блин…
Навстречу проехал похоронный автобус — на Южном кладбище добавится новая могила.
— Бандитов, говоришь, нету в Питере? — произнес шофер. — Ага, нету! Вон сегодня утром сколько народу набили. Не слыхал?
— Нет, — отозвался Андрей безразлично. И сам удивился — криминальная тема была для него родной. Вся информация такого рода им тщательно собиралась, анализировалась, подшивалась. В Петербурге Обнорский-Серегин уже негласно считался экспертом по криминальным вопросам. Да и не только в Петербурге.
— Нет, не слышал. А что случилось?
— Э-э… утром в «Девяткино» бандиты такую разборку устроили! Девять жмуриков как с куста. Вся ментура на ушах стоит.
— Ну! Так уж и девять?
— Бля буду — девять. По радио базарили. «Волга» снижала скорость — подъезжали к посту ГАИ. Омоновцы в касках, бронежилетах и с автоматами осматривали БМВ. Двое быков стояли в раскоряку около милицейского «УАЗа».
— О, видал! — бросил водила. — Вчера, говорят, из Крестов одного пахана выпустили. И сразу разборки начались, мочилово.
— Это какого же пахана? — спросил Андрей. Ответ он уже предвидел. От этого на душе стало мерзко.
— Антибиотик у него кличка, — сказал шофер. — Не слыхал?
— Нет, — ответил Обнорский. — Не слыхал.
Навстречу проехала еще одна похоронка. Вот ты и вернулся домой, журналист.
Если бы старший опер Вадим Резаков позвонил Колобку на несколько секунд раньше, вечерняя резня в Кричи-не-кричи могла бы не состояться. Многое могло бы быть иначе… Но Вадим позвонил в тот самый момент, когда Колобок снял трубку, чтобы переговорить с Бабуином. На несколько секунд опоздал старший опер. Всего на несколько секунд. У черной воды Малой Невки затрепетала осина. Пожилой бомж, пьющий портвейн в Кричи-не-кричи, почувствовал странное беспокойство. А у журналиста Обнорского, который ехал в раздолбанном такси из Пулково, вдруг сильно заболела голова. Мелькнула перед глазами занесенная для удара бейсбольная бита и чье-то лицо с раздернутым в крике ртом… Кричи-не-кричи.
В трубке прозвучали частые гудки, и Резаков решил перезвонить попозже. Второй раз он позвонил Колобку спустя минут тридцать, когда тот уже переговорил с Бабуином. Всего на несколько секунд опоздал старший опер!
— Да, слушаю, — произнес бодрым голосом Колобок.
— Здравствуйте, Олег Дмитриевич. Резаков из РУОП. Есть потребность поговорить.
— Здравствуйте, Вадим… э-э-э…
— Романыч, — подсказал Резаков.
— Здравствуйте, Вадим Романыч, — сказал Колобок. Казалось, он нисколько не удивлен звонку. Колобок все еще пребывал в состоянии легкой эйфории после разговора с Бабуином, когда удалось так легко разрешить все вопросы. Жить ему оставалось пять с половиной часов. — Что же нужно РУОПу от скромного коммерсанта?
— Я полагаю, — ответил Резаков, — что у вас возникли некоторые проблемы в связи с выходом Антибиотика.
Вадим не мог видеть своего собеседника, но почувствовал, как тот напрягся.
— Не понял, Вадим Романыч, о каких проблемах речь?
— Вы знаете, что произошло сегодня утром в «Девяткино»?
— Нет… а что произошло сегодня утром в «Девяткино»?
Знает, понял Резаков по дрогнувшему голосу Колобка. Впрочем, и так было очевидно, что знает. Информация об утреннем расстреле уже прошла по радиоканалам. А у братвы есть свой оперативный телеграф. Знаешь, Колобок, знаешь, подумал Резаков и произнес в трубку:
