Войско росов не спеша двигалось по стране дреговичей: вниз по Горыни, потом по Припяти. Заходили за данью и в ближние, и в дальние сёла. Подсчёт дани на себя взял Хилиарх. С венедскими чертами и резами он освоился так же быстро, как с берестой и костяным писалом. Лесовики поначалу неприветливо смотрели на пришельцев: явились, мол, дармоеды, добытчики степные. Ждали бесчинств, памятных по Сауасповым походам. Но царь настрого запретил обижать данников. Нарушителей судил на глазах у дреговичей и не смотрел, кто венед, кто рос и какого князя воин. Одних велел бить кнутом по голой спине на морозе, других водить по селу с украденным на шее. А двух Андаковых дружинников и одного полянина, что по пьянке пытались опозорить дочь жреца, хотел повесить, но жрец согласился обойтись выкупом.
Дреговичи и пришельцы вместе пировали, охотились, пытали силу в кулачных боях, скачках, стрельбе из луков и иных воинских умениях. А рассказы дружинников Ардагаста о чудесах далёких земель и сражениях с невиданными чудищами слушали разинув рты не только юнцы, но и старые люди. Тем более, что на охоте и в состязаниях лесовики смогли убедиться: не хвастуны перед ними, но храбрые и опытные воины. За такими — словно в Ольвии за каменной стеной. Да и южане видели, что жители дреговин во многом им не уступают. И всё реже слышались теперь речи о «лесных медведях» и «степных волках».
Отказывать в дани, прятаться в лесах, хвататься за луки и рогатины никто не пытался. С одними сарматами в лесу можно воевать, но когда с ними ещё и поляне, и своя же дреговицкая дружина... Вскоре, однако, в ход пошло совсем другое оружие. Внезапные снегопады и бури преграждали дорогу войску. Неведомые болезни отнимали силу у воинов и коней, валили с ног. Большие чёрные собаки, удивительно наглые и хитрые, бросались ночью на лошадей, а то и на людей. Мышью зашуршало, поползло змеёй зловещее слово «чары». Сарматы громко говорили, что дреговичам верить нельзя, а надо сжечь для острастки пару сёл, и вообще, мол, все венеды — колдуны (при этом говорившие поглядывали на Вышату с Миланой).
Однажды утром росы выступили из села, в котором накануне весело пировали в доме старейшины. Но не прошло и часа, как Саузард, схватившись за шею, свалилась с седла. Тёмная опухоль вмиг вздулась на горле царевны, едва позволяя дышать. Не говоря никому ни слова, Андак с дружинниками повернул коней назад к селу. Ардагаст не стал их задерживать. Но в то же село, и более прямой дорогой, поскакали Сигвульф с Миланой и полсотни отборных царских дружинников.
У самой околицы Андак хриплым голосом приказал:
— Готовьте огненные стрелы!
Сарматы сноровисто стали вязать к стрелам сено и припасённые тряпки. Вдруг из-за леса выехал и поскакал к селу ещё один отряд. Андак раздражённо взглянул на него и узнал ехавшего впереди Сигвульфа. Тот предостерегающе поднял руку:
— Не тронь сёла, князь! Так велит царь!
Тёмные глаза Андака вспыхнули гневом, рука легла на рукоять меча. Но спокойные синие глаза гота словно окатили его холодной водой. А Милана невозмутимо произнесла:
— Зачем жечь всё село, если можно сжечь одну ведьму?
— А, так ты знала, кто здесь наслал порчу на мою жену?
— Нет, не знала. Но сейчас узнаю.
Она пригляделась из-под руки к дыму, поднимавшемуся над землянками из дверей и отверстий над крышами.
— Видите, над домом старейшины дым в кольцо закручивается? Это черти верёвку из дыма вьют — ведьма им велит, чтобы работы не просили.
Росы вскачь пустились к дому. Встревоженные венеды выбегали из землянок, многие при оружии. А дружинники уже выволакивали жену старейшины на улицу. Следом, бестолково отмахиваясь посохом и откашливаясь, выбежал её муж. А та уже вопила на всё село:
— Защитите, люди добрые! Да кого это я когда в селе испортила? Ой, да пусть сам скажет хоть один! Я порчу не навожу, а снимаю, все знают!
— Кого испортила, тот в земле лежит. Или молчит со страху. А снимала ты свою же порчу, за большую плату, — прервал её худой, угрюмого вида мужик, опиравшийся на вилы.
— Ты нам с мужем должен, потому и врёшь!
