– Я ничего и не начинала. Все оперируют чистыми штампами, не вдумываясь в их значение. Все будет хорошо? Что именно имеется в виду? Как определить критерии оценки будущего?
– Что такое хорошо и что такое плохо, – хмыкнула Лиза. – Фая, по-твоему, все будет плохо, и мы все это знаем. Мы просто думаем иначе.
– Напротив, Лиза, в отличие от всех этих концепций, больше похожих на зарывание головы в песок, я предпочитаю думать, что все будет либо хорошо, либо плохо, а как – неизвестно. И неизвестных этих – много, определить их сложно, предсказать – еще труднее. Но если задаться целью и правильно сформулировать вопрос, то определенную глубину прогнозирования обеспечить можно.
– Я всегда знал, что технические институты портят людей, но чтобы до такой степени! – рассмеялся Сережа. – Давайте лучше поедим, девчонки. В конце концов, праздник, да? – И он посмотрел на Лизу странным взглядом. Я сощурилась и огляделась, перебрасывая взгляд с сестры на ее благоверного.
– Мой МФТИ тут ни при чем. И олух из средней школы скажет, что вы, мои дорогие, что-то скрываете. И, судя по вашим довольным лицам, считаете, что это что-то хорошее.
– Но ведь так оно и есть! – воскликнула Лиза. – Ты не можешь утверждать, что мы скрываем что-то плохое.
– Да уж. Но спрогнозировать, что все будет плохо, могу, – сказала я.
– Типун тебе на язык, – обиделась Лизавета.
– Ладно, шучу. Рассказывайте, чего вы такие довольные? – попросила я примирительным тоном и даже улыбнулась Сереже – вот какая молодец. Тогда Сергей встал, открыл кухонный шкафчик и достал оттуда тоненькую фиолетовую папочку.
– Вот! – гордо сказал он, протягивая ее мне. Я взяла папку осторожно в руки, словно это ядовитая змея, у которой мне предстоит сцедить яд.
– Что это? – спросила я, не раскрывая папку. Лизавета улыбалась во весь свой аккуратный рот. Она всегда была красивой: невысокая, с идеальной для женщины фигурой – та самая вожделенная гитара, с полной грудью и нежным овалом лица. У меня глаза были серые, с темно-серой каймой, тревожные, выдающие мое бесконечное беспокойство. У Лизы глаза – озера, влажные, густого голубого оттенка. О таких все мечтают. И мои волосы, и сестры темно-русого цвета. Я с волосами ничего не делаю, но когда летом они выгорают, то получается своего рода странное естественное мелирование. Результат – растрепанная копна волос неопределенного и неоднородного цвета. Лиза красит волосы в светлый цвет, причем красит самостоятельно дома, ибо парикмахерские – удовольствие дорогое. Но результат – как и ее пироги с панна-коттами – лучше, чем в лучших парикмахерских города. С такими волосами тоже можно сделать карьеру жены генералиссимуса. Лиза много раз предлагала и мне помочь, но я отказываюсь из принципа. Не желаю делать карьеру жены. И вообще, пусть во мне ценят мою бессмертную душу или не ценят ничего. Уверена, Саше Гусеву совершенно наплевать, какого цвета мои волосы. У него самого волос почти нет, и он стрижется коротко, почти налысо, чтобы скрыть залысину. А мне он все равно нравится.
– Это – свидетельство о расторжении брака! – гордо сообщил мне Сережа, повергнув в реальный шок.
– Настоящее? Не поддельное? – с надеждой спросила я, и Сергей расхохотался, забрал у меня из рук папку, раскрыл ее и показал мне вполне реальное свидетельство на красивом бланке. Итак, жена из Воронежа окончательно скрылась за горизонтом. Отчего-то я вдруг почувствовала, что рада за нее.
– И что же это значит? – осторожно поинтересовалась я.
– Как – что? – обиженно воскликнул Сережа. – Что мы наконец поженимся!
– Да? – скривилась я. – Лиза, и ты это поддерживаешь?
Конечно, это была не та фраза, которую от меня хотели услышать. Но с другой стороны, Лизавета-то меня хорошо знает, и вряд ли чего-то другого она могла ожидать после того, как три года я наблюдала, как она ждет звонков от Сережи, как оправдывает его, как врет про то, где он пропадет, как клянется, что прогонит Сережу, говорит, что ненавидит и на порог больше никогда не пустит.
– Конечно, она это поддерживает! – возмутился Сережа. – В конце концов, мы не были женаты только потому, что были юридические сложности.
