Не будем, однако, судить слишком поспешно. Ошибка в подобных случаях кроется не в объяснении как таковом. Она целиком обусловлена его априорностью. Хотя пока еще примеров тому не так уж много, вполне возможно, что при определенных социальных условиях расположение водных источников является — больше, чем другие причины, — решающим для характера поселений. Бесспорно лишь то, что эта причина не всегда решающая. Отнюдь не невероятно, что эбертисты и впрямь руководствовались теми мотивами, которые им приписал историк. Неправ он был только в том, что рассматривал эту гипотезу как нечто установленное. Надо было ее доказать. Затем, когда доказательство было бы представлено — мы не вправе заранее считать это неосуществимым, — оставалось еще, углубляя анализ, спросить себя, почему из всех возможных психологических установок в данной группе возобладали именно эти. Ибо, если мы полагаем, что интеллектуальная или эмоциональная реакция никогда не является сама собой разумеющейся, то всякий раз, когда она осуществляется, необходимо раскрыть ее причины. Одним словом, причины в истории, как и любой другой области, нельзя постулировать. Их надо искать…
Л. Февр. В каком состоянии находилась рукопись «Ремесло историка»
Подготовка для публикации незавершенной рукописи, которую автор не смог окончательно просмотреть и в которой даже части, отданные в перепечатку на машинке, наверняка подверглись бы отделке, прежде чем автор отдал бы их в печать, — задача щекотливая и вызывающая немало сомнений. Но чего стоят эти сомнения рядом с удовольствием, которое получаешь, открывая прекрасное — даже в изувеченном виде — произведение!
Марк Блок, как и я сам, давно мечтал изложить в связном виде свои мысли об истории. Я часто с горечью говорю себе, что когда еще было для этого время, нам следовало объединиться и написать для молодых некоего «Ланглуа и Сеньобоса»>1, который был бы манифестом другого поколения и выражением совсем иного духа. Слишком поздно! Марк Блок, по крайней мере когда события заставили его отклониться от его пути, попытался самостоятельно осуществить план, который мы часто обсуждали вдвоем.
Я уже говорил>2 о том, как он, мобилизованный в один из эльзасских штабов и тяготясь праздностью на этой «странной дойне», пошел однажды к первому же прибывшему из Мольсхейма мелочному торговцу и обзавелся школьной тетрадкой, наверное, совершенно такой же, в какой Анри Пиренн, сосланный в другую деревню, где-то в глубине Германии, написал свою «Историю Европы»>3. На первой странице Блок дал название: «История французского общества в рамках европейской цивилизации». Далее следовало посвящение:
Памяти Анри Пиренна,
который в то время, когда его страна сражалась рядом с моей за справедливость и цивилизацию, написал в плену «Историю Европы».
После чего Блок, по своей привычке, изложил «Введение»:
Размышления, предназначенные для читателя, интересующегося методом,
за которыми следовал ряд страниц, оставшихся в рукописном виде и представлявших первую главу, названную: «Рождение Франции и Европы».
События, о которых Блок сам рассказал в «Странном поражении»>4, остановили эту работу. А когда, возвратившись во Францию после трагического круга Дюнкерк — Лондон — Бретань, Блок возобновил работу, он принялся за создание своей «Апологии истории». С какого именно времени? Точно не могу сказать. Первая дата, которой я располагаю, поставлена внизу посвященной мне волнующей страницы: «Фужер (деп. Крёз), 10 мая 1941 года». — А на отдельном листке в одной из его папок значится еще:
«Состояние работы: 11 марта 1942 года:
1. Написать для конца IV: общие мысли, цивилизации — и перечитать.
2. Перейти к V (изменения, опыт)».
10 мая 1941 г., 11 марта 1942 г.; после этого Блок действительно закончил главу IV и начал главу V, которой не дал окончательного названия. И это все.
* * *
Как Блок закончил бы свою книгу? В переданных мне бумагах я не нашел точного плана задуманной книги. Вернее, нашел один план, но предшествовавший выполнению работы и сильно отличающийся от того, которому Марк Блок в ней следовал. Там намечено семь глав со следующими названиями:
