Предрассветную тишину взорвал невообразимый грохот. Город встрепенулся всем телом, вмиг проснулся, закричал, задрожал.
Армен, который только под утро забылся тревожным и зыбким сном, бросился прикрывать собой мать, как это делает в минуту смертельной опасности боевой командир, спасая молодого и неопытного солдата. Столь же самоотверженно поступил отец, поспешивший обезопасить не себя, а свою половинку: он в свою очередь лёг грудью на спину сыну с широко раскрытыми руками, тем самым пытаясь заслонить как супругу, так и сына. Смерть миновала их, и не верилось, не хотелось верить, что рядом, буквально в соседнем доме калечились и угасали чьи-то жизни…
Но Лара не могла долго терпеть выпавшие на её долю страшные мучения, да и не хотела, очевидно, ставить под угрозу жизнь родных, не отходивших от неё. На третий день после приезда сына, не дожидаясь очередного смертоносного рассвета, она ушла в иной, наверное, лучший мир. На прощание Лара явилась вздремнувшему Эрику молодой и полной жизни. Прекрасное её лицо озарялось необычным светом, похожим на солнечный блеск. Эрик явственно ощутил нежное прикосновение к своему плечу и вскочил с кресла. Армен в это время пытался прощупать пульс на холодеющей руке матери. Всхлипнув, отец обнял голову сына, крепко прижав к своей груди. Он дал волю своим слезам. По-стариковски опустившиеся его плечи содрогались нервной дрожью. Когда вдруг появились Анаит и Астхик, Эрик вовсе перестал сдерживать себя и стал трястись в прерывистых рыданиях. Девушки тоже заревели. На шум поднялись из подвала две соседки и, невольно застыв у порога квартиры, тихо и растерянно запричитали. Армена душили боль и обида, слеза пробивалась наружу, но он боролся с ней — вновь не хотел показаться беспомощным и побеждённым…
Прощались с Ларой всем двором. Презрев ежеминутную угрозу обстрела, люди, даже подростки и дети, вышли из подвалов. Взрослые и не пытались возвращать их обратно в укрытие. И это было торжеством жизни над смертью, которая, забрав измученное болезнью тело, была бессильна перед святой душой любимой и почитаемой всеми женщины-матери…
Несмотря на уговоры Армена, Роберт не стал задерживаться в Степанакерте и прямо с вертолётной площадки в окрестностях города отправился искать своих родных в деревню. Интуиция, которая, как известно, обостряется в минуты опасности и эмоциональной нестабильности, подсказывала ему, что они должны быть там…
До деревни было километров тридцать. Рассчитывать на попутный транспорт не приходилось — на просёлочных полувоенных дорогах случайных машин не было. Давно уже миновал полдень, и нужно было спешить, чтобы успеть к вечеру. Роберт знал дорогу — в детстве, когда были ещё живы дедушка с бабушкой, он каждое лето проводил в деревне школьные каникулы. Но теперь время было лихое — чтобы попасть в родную деревню, нужно было пройти через азербайджанское селение, которое за последние годы успело расшириться и разрастись до самого настоящего посёлка, вклинившись между областным центром и другим армянским городом и превратившись теперь в искусственную разделительную преграду. Более того, оттуда периодически обстреливался Степанакерт и делались набеги на ближайшие армянские деревни с целью угона скота…
Но Роберт сейчас не думал об опасности, он был одержим желанием поскорее найти своих родных, убедиться, что с ними всё в порядке, и избавиться от удушающего чувства страха потерять их, от гнетущего ощущения собственной несуществующей вины…
Удивительно, но он не чувствовал никакой усталости, словно не было долгой дороги, бессонных ночей и изнуряющих переживаний. Даже увесистый рюкзак на спине казался невесомым.
Чтобы сократить путь, он пошёл по дикому, необработанному полю, ещё рыхлому после ночного дождя. Юноша не замечал, как колючие кустарники царапали ботинки и цеплялись за голень брюк, то и дело протыкая одежду и вонзаясь в плоть. Роберт не чувствовал даже боли — что-то очень сильное, горящее внутри гнало его в неизвестность. Вдруг заросли неподалёку зашевелились и разразились детским плачем. В пронзительном вое шакала были какие-то весёлые, издевательские нотки. Роберт ускорил шаг. Наконец он вышел на грунтовку. Она казалась заброшенной и пустынной. Но едва парень сделал пару десятков шагов, как сбоку вдруг раздался грубый и требовательный возглас: «Стой!» К Роберту воинственно и молодцевато приближался спецназовец в краповом берете и коротким автоматом на плече. Из стоящего под ближайшим деревом военного УАЗа вышел ещё один, высокий и плечистый военнослужащий.
