Репрессивный труд, естественно, не может формировать у человека позитивные мотивации. Поскольку труд целиком направлен на механистическое оформление пространства, то подавление личности начинается с самой пространственной геометрии. Эстетика каразмы и этика труда сливаются в единой нерасчлененности репрессивного акта.
«Грязи и произволу в отношении людей видимым образом противостоят чистота и порядок в отношении вещей. Поверхности, которые окрашены, побелены, покрыты плиткой или пленкой, выровнены по приказу непосредственного начальства и его вкусу, подлежат непрерывному уходу. Уборка имеет характер ритуала и репрессии разом. Уборка есть не действие в свете ценности универсальной чистоты, но соображение „местных“ норм и специально выдуманных правил. Скажем, в одной часть от моющих (а это всегда „молодые“) требуют: мыльная пена должна быть по колено. В других наоборот, мыть в порядке наказания заставляют мылом, которое специально сварено, чтобы не мылилось. Не менее тягостным является поддержание красоты. Одним из самых распространенных является ритуал заправки кровати: одеяла, полоски на них, угол простыни и многие другие элементы выравниваются по нитке, выставляются строго параллельно или строго перпендикулярно. Этот порядок и есть казарменная красота. Такова общая эстетика казармы. Но в конкретных случаях ритуал включает такие невообразимые детали, как расчесывание ворса на шерстяных одеялах в определенном направлении и такие экзотические технологии, как выравнивание складки на одеяле с помощью табуретки и тапочка. Здесь в самом деле налицо определенные принципы пространственной, пластической организации объектов. Словом, есть немало оснований, чтобы повторять — да, в казарме есть своя эстетика, есть своя красота в строе, шеренге и т. д. и т. п. <….> Но не забудем кардинальное отличие казарменной красоты от обычной. Последняя есть ценность, и притом универсальная, а казарменный порядок есть норма, и притом частная. То, что это так, подтверждается репрессией, наказывающей отступление от данной, придуманной в данной части декоративной формы. Более того, для первогодков обсуждаемая красота (как и чистота) оборачивается наказанием, издевательством. Солдатский фольклор отражает это так:
— Возьми лом и подмети плац!
— Зачем лом, метлой же лучше мести!
— Мне не надо, чтобы ты подмел, надо, чтобы ты помучился.
В уникальном документальном фильме „ДМБ-91“, снятом в рядовой казарме, можно видеть, как молодых заставляют натирать до блеска натертый пол. Уборка по ночам, многократное перемывание одних и тех же мест превращает труд по уборке в пытку и каторгу. Разумеется, тем самым достигается деструкция „гражданского“ или „рационального“ представления о чистоте».>{44}
Однако понятие «абсурд» следует применять по отношению к армии лишь как условное. Что кажется абсурдным гражданскому лицу, имеет принципиальное значение для конституирования всего армейского организма. Абсурд, или как его называют в фольклоре «армейский маразм», является инструментом конструирования социальной системы экстремальных групп.
[Из солдатских писем]
<…> На зарядку после подъема нас не выгнали. Вместо этого мы убирали снег. Снега выпало громадное количество. На плацу, на крышах, на деревьях лежал тридцатисантиметровый слой «ваты». Было не холодно. Снег был мокрым и тяжелым. Вместо лопат нам выдали фанерки, картонки и доски. Счастливчики получили четыре штыковых лопаты. Наш сержант выругался: «Вот чмошные фанерки, такими только и работать!»
— А что, разве в части нет снегоуборочной машины, — кто-то спросил из темноты.
— Брата-а-ан! — протянул насмешливо Феликсов, вытянув губы. — Какая машина! Обычных лопат-то…
Вот мы и гребли эту мокроту полками, стендами и дверцами от шкафов. Ноги скользили, тонюсенькие фанерки ломались, а доски набухали и становились неподъемными. Да, еще, ну что такое кирзовые сапоги?! Через час они были уже вдрызг мокрые. Технология уборки была крайне проста и примитивна. Разбегаешься, толкаешь перед собой доску и врезаешься в кучу снега, пролетаешь несколько метров вперед, и доска натыкается на трещину в асфальте, и ты летишь в сугроб.
