Наш долгий разговор из рытвин и колдобин
Становится пути загробному подобен.
И скромный огонек над кухонной плитой
Иных огней и плит напоминает облик,
И вот, вторгаясь в текст по праву запятой,
Зловеще на стену отбрасывает проблик.
Наш долгий разговор с ухаба на ухаб
Становится как путь. Не дальше от греха б,
А в омут головой и прямиком по центру.
Но темен запредел, и в лабиринте фраз
Напрасно я ладонь о камень этих стен тру:
Невиданный тупик подстерегает нас.
Наш долгий разговор о подлом и о горнем
С макушки заводя, заканчиваем корнем,
В хтоническую грязь, как пальцы в пластилин,
Погрузимся. Ага. Мы не отсюда родом —
Нам нужен вождь не вождь, не то что властелин,
Скорее проводник по этим переходам.
Скорее, проводник! И вот уже возник
Какой-то полувождь и полупроводник,
И нас почти тошнит от этакого полу-.
Но мы уже бежим, с одышкой, вперехлест,
И тусклый полусвет от фонаря по полу
Высвечивает вдруг его собачий хвост.
В зубах фонарь несет, как дымовую шашку,
И жирной ляжкой бьет свою другую ляжку,
Но в вязкой полутьме не видно, что за зверь.
Чьи ляжки? Что за хвост? Не Кербера, так черта,
Но мы спешим за ним, и наконец на дверь
Наткнулись. Да, она. И надпись полустерта.
«… жду навсегда», – гласит. Кого? Ужели нас?
Сим изречением вельми ужален аз,
Да, грешный, смертный, да, но не теперь, не здесь же!
Но бас проводника ползет по бороде:
– Не время, так, должно, какой-то шут заезжий
Начало стер, а там как раз «Оставь наде…»
Оставим же ее, как оставляли всюду
Таланта и судьбы разбитую посуду.
Что эта надпись нам? Не русский, не латынь,
Неведомый язык, который всем понятен.
Распахиваем дверь – а там звезда Полынь
И трупный блеск ее невыносимых пятен.
