— Знаю, да не все! Хотелось бы еще услышать от вас, за что вы обозвали свою жену «лягавой», почему довели дело до ее убийства?
— Меня черт попутал! Пьяный был, а она сказала, что сообщит обо мне куда следует, вот и не в меру разъярился. Пистолет всегда держал при себе. Сначала стал стрелять, а как опомнился, то давать задний ход было поздно. Верьте, хотел и сам застрелиться, да смалодушничал… вижу, что зря. От судьбы не уйдешь.
— Авенир Дмитриевич! Не хочу лишний раз совестить, а ведь то, что вы отказываетесь помочь нам, отнюдь не красит вас.
— Вы о Фогте?
— О нем, о Скулане. Он должен понести наказание по всей строгости закона, и это вполне заслужил. Разве я не прав?
— Хорошо! — принял Турьев решение. — Вы для меня сделали большое дело, принесли свежую весточку о матери. Я не останусь в долгу. Пишите, он скрывается у своей родной сестры — Амальки, в Воронеже. Могу показать и ее дом. В этом доме мы с Вильгельмом уже отсиживались.
Осокин из тюрьмы не очень-то спешил к Русанову. Дело завершено, казалось бы, вздохнуть с облегчением, но он облегчения не испытал. Тяжким бременем легли на душу и распад личности, и ужас, который внушала жизнь этого человека, жизнь, загубленная им же самим, жизнь, уничтожающая все живое, с чем бы она ни соприкасалась.
— Что случилось? — обеспокоенно воскликнул Русанов, когда взглянул на Осокина, вошедшего к нему в кабинет, — Ваши ожидания не оправдались?
Осокин молча положил на стол Русанову протокол допроса. Русанов окинул беглым взглядом первые страницы протокола и заглянул в конец. Прочитал показания о местонахождении Фогта и спросил:
— Не верите про Фогта?
Осокин отрицательно покачал головой.
— Этого я не знаю… Думаю, что он сказал правду. Гнусно на душе. В глазах стоит какая-то зловонная яма, и в ней шевелятся ядовитые гады…
— Да, — согласился сочувственно Русанов, — это не клумба с розами. Не раз еще придется заглянуть в такие ямы. Но утешать не стану, плохо, если обвыкнете и душа зарастет равнодушием. Равнодушие в нашей профессии тяжелая болезнь…
Русанов положил руку на протокол.
— Итак, Воронеж! Не выводит ли Турьев на новый виток игру? Это я к тому, чтобы вас насторожить. Надо быть очень внимательным, Виталий Серафимович, при его этапировании.
Воронеж встретил прибывших ненастьем. Летом дождь во благо, но не такой уж по-осеннему неотвязный.
Корнеев позаботился по линии своего ведомства, чтобы Осокину оказали всяческое содействие в задержании опасного преступника.
С утра Осокин, Турьев и два оперативных работника выехали на новеньком «уазике» на окраину города, туда, где улицы круто спускались к реке.
Медленно объезжали улицу за улицей. Турьев просил иные улицы объехать по два, по три раза.
Осокин уже было начал сомневаться — может быть, прав Русанов, и вдруг Турьев прошептал:
— Здесь!
Машина ехала, проваливаясь по ступицы в ямы на дороге. Водителю пришлось включить передний мост.
По сторонам обветшалые домики старого Воронежа. Улица уходила вниз, невдалеке сверкнула лента реки, и открылась лодочная пристань. У мокрых мостков привязаны залитые водой лодки.
— Вот и дом… Зеленый забор…
Домик ничем не выделялся из ряда других, с мансардой. Турьев разъяснил, что там комната. Обзор оттуда на две стороны.
Из-за зеленого забора раздался басистый лай, но достаточно ленивый. Видимо, машины по этой улице ездили редко. Осокин даже заметил, что появлялись в окнах лица. Пришлось спуститься, походили возле лодок, будто их интересует пристань. Развернулись и медленно поехали назад.
Проверка через милицию подтвердила, что в этом доме живет Амалия Карловна Шилова. Вдова, пенсию получает за мужа, бухгалтера одного из местных предприятий. Муж умер пять лет назад. Дом был его, Амалии Карловне достался по наследству. Детей не было.
Турьев по памяти нарисовал план расположения комнат. Нашли план дома и в бюро по инвентаризации. Память Турьеву не изменила. В доме два выхода. Один через веранду в небольшой сад, другой — с фасада. Сени, затем дверь в кухню. Внизу две комнаты, мансарда в описание жилой площади не вошла.
Пенсия невелика. Амалия Карловна подторговывала осенью на рынке помидорами и яблоками.
