А советчики тут как тут. Давно известно: когда лев за добычей идет по следу, шакалы вперед забегают. Не успел бай лениво мысли свои раскинуть, как один из слуг подсказал:
— От радости поет Сабанай.
— Какие же у него радости? — удивился бай.
— Всякие. Мать и отец — живы, здоровы. Первая радость. Девушка любит — вторая радость. По родной земле ходит — третья, самая большая радость. А земля-то цветами изукрашена, лесными богатствами населена, в небе — солнышко, и птицы поют. И он-то на ней работник.
Задумался бай, пораженный сидит. Казалось ему, что все радости земные он себе забрал, людям ничего не оставил…
И приказал бай слугам своим верным: схватить отца и мать Сабаная, бросить их в озеро с мертвой водой. Посмотрим, дескать, как-то запоет их веселый сынок!
Налетели, как коршуны, байские джигиты в кочевье, схватили стариков.
Ничего не знал, не ведал про то Сабанай. В горах байские отары стерег, красотою земною любовался. И только вернувшись домой, узнал, какое великое горе случилось.
— Ну, как там поет Сабанай? — нетерпеливо спрашивал бай.
— Поет, — отвечали верные слуги.
И верно: пел Сабанай. А люди, слушая его, распрямляли сгорбленные спины, пастухи крепче сжимали рукоятки кнутов, кузнецы поднимали молоты.
Хуже прежнего рассердился бай… И когда притихло кочевье, когда острая боль Сабаная по смерти отца и матери в тихую грусть перешла, решил бай нанести новый удар.
Как-то вечером поджидал Сабанай свою невесту Аку и пел для нее заветную песню. Не знал он, что, слушая его, злорадно улыбался бай: напрасно, дескать, стараешься, сокол, горлинка твоя брошена, связанная, на дно Поганого озера.
Пел Сабанай, пел свою заветную песню, но так и не дождавшись любимой, к кошу ее направился.
— Скажи, пожалуйста, почтенный ага, где твоя дочь? — спросил он у отца Аки.
— Разве она не дошла до тебя, Сабанай? Мы все здесь слышали твою песню…
Люди кочевья бросились в горы искать Аку. К длинным шестам привязали конские хвосты и смочив их смолою подожгли: стало в лесу светло, как днем.
Но, отыскав следы девушки на косой тропе, ведущей в гору, еще больше расстроились друзья Сабаная. Следы на полпути обрывались: все поняли, что злые люди отняли у Сабаная возлюбленную…
Радовался бай — наконец-то избавился он от ненавистных песен!
Но Сабанай запел. И страшной была его песня. Всю свою боль он слил с горем подневольного народа, и голос его звучал, как набатный призыв.
Испугался тогда бай, сна совершенно лишился. Приказал привести к себе Сабаная.
— Чем раньше вырвешь жало у змеи, тем лучше, — шипел он наушникам своим.
Высоко был Сабанай в горах, но ветром принесся посланец бая и велел пастуху следовать за ним.
Был поздний летний вечер. Все живое ложилось на покой, когда Сабанай и посланец бая соскочили с коней у байской юрты.
Десять лучников-воинов с колчанами за плечами словно выросли из-под земли и застыли возле бая — седого властного старика, одетого в богатый халат и обутого в мягкие сапожки. Видать, не грела кровь бая, хотя стояла летняя пора. Только неукротимая сила, сверкающая в его глазах под лохматыми бровями, говорила о неугасимой воле к жизни.
И вот встали друг против друга две силы. Один — требующий повиновения, другой — непокорный, как Ай на перекатах.
Приказ бая краток: связать пастуха цепями и кинуть в омут — рядом с теми озерами, куда были брошены отец, мать и невеста батыра.
Набросились лучники тут же на Сабаная. Как ни отбивался пастух, одолели лучники его, связали цепями и повели в ночь.
В дремучем лесу спрятала земля это озеро-омут.
Черная грязь лежала в нем поверх воды, и страшным местом люди озеро называли.
В глухую полночь добрались лучники до него. И как был Сабанай опутан цепями, так и кинули его в озеро, поспешив скорей уйти от того жуткого места.
Но пастухи тоже не дремали. Те, которым Сабанаевы песни крепче запали в сердце, первыми бросились спасать его.
Пока они пробирались через чащобу, искали тропу, те уже сделали свое черное дело. И что тут поднялось! Целая битва разыгралась. Пастухи требовали показать им то место, куда был брошен Сабанай…
Подбежали люди к озеру и от удивления замерли. Сабанай, как был брошен, так и лежал поверх воды, только печально глядел в небо.