Сначала, после демобилизации, он не столько рассказывал, сколько хвастал, показывая всем встречным и поперечным, сколько добра оттуда привез. И добавлял, что не прочь снова там побывать. Слушатели переглядывались, их становилось все меньше, и дядя Ваня опомнился лишь, когда их осталось двое в погонах, в кабинете с портретами вождей. Там его уже не столько слушали, сколько расспрашивали. Потом его слушателями стали соседи по нарам, конвоиры и вертухаи. В конце концов кто-то наверху махнул на него рукой, и дядю Ваню выпустили на свободу, разрешив жить не ближе сто первого километра от Москвы. А он и там продолжал рассказывать сагу про свою Австрию грузчикам на станции, где работал, соседям по дому и их женам, за что бывал неоднократно бит.
Дядя Ваня умер через три месяца после мамы. Ничего хорошего, кроме Австрии, он в своей жизни так и не увидел.
Когда Колотов после похорон матери вышел на работу, он сразу попросился в командировку — куда-нибудь подальше и сроком подольше. И так ездил несколько раз. По возвращении в Москву или следовал всплеск энергии и он писал днями и ночами, после чего выдыхался и начинался запой, или запой наступал сразу.
Однажды случилось то, чего он боялся и всячески избегал: утром он обнаружил себя в постели тети Лиды. Она отвернулась, встретив его ошалелый взгляд, быстро стала одеваться, а он в чем был выскочил из ее комнаты…
Как-то он прилетел из Волгограда с тяжелым гриппом и высокой температурой, и тетя Лида вызвала «скорую», но ехать в больницу он отказался, и она неделю выхаживала его — приносила лекарства, поила чаем с малиной, кормила с ложечки.
Когда в болезни наступил кризис, она сказала, вытирая обильный пот с его лица: «Саша, я виновата перед тобой, из-за меня у тебя никогда не было первой девочки. Но можно ли за это ненавидеть?»
После этого разговора он впал в отчаяние: он обречен, он так и будет жить с ней рядом и зависеть от нее во всем?
Потом вдруг спьяну он предложил ей пойти в загс расписаться. Раз им все равно никуда друг от друга не деться. Только никакой свадьбы. Она не ответила, молча ушла в свою комнату. И негромко запела.
Тогда он предложил ей разъехаться. Она побледнела — и согласилась. Причем на любой вариант: «Конечно, Сашенька, конечно, я все понимаю…»
Но меняться с ними никто не хотел — не устраивали ни район, ни пятый этаж хрущебы, к тому же далеко от метро.
Он начал за себя бояться: или ее убьет, или сойдет с ума. Во время запоев, когда она стучала в дверь или звала к телефону, он не открывал, к телефону не подходил.
Наконец, из командировки в Барнаул Колотов привез жену Ксению улыбчивую женщину с ямочками на румяных щеках.
Ксения была набожной, и они с соседкой быстро нашли общий язык. Вместе ходили в церковь, а вечерами подолгу шептались на кухне.
При его появлении их разговор сразу смолкал. Обрывки того, что удалось ему расслышать, озадачивали. «А у тебя с ним что-то было?» — разобрал он как-то голос Ксении. «Господи… он рос на моих глазах, что ты говоришь…»
Когда он писал, обе ходили на цыпочках, отчего пол скрипел еще сильнее, а он сатанел еще больше. Орать было бесполезно — они становились еще тише и пугливее. Ксения при этом звала его Сашечкой, а тетя Лида продолжала называть Сашенькой.
Наконец, он пришел к выводу: раз невозможно разъехаться с тетей Лидой, значит, надо развестись с Ксенией, — и стал искать повод для развода.
Чего он только ни делал: открыто флиртовал с ее подругами и товарками, не ночевал дома… Она плакала на кухне, тетя Лида как могла ее утешала, и он еще сильнее возненавидел обеих.
Повод нашелся, когда Ксения сдала в макулатуру его рукописи, отвергнутые издательством, простодушно полагая, что они больше не нужны, а ей как раз не хватало полутора килограммов до двадцати, чтобы заполучить заветную «Женщину в белом».
Так он узнал, чего стоят и сколько весят его опусы.
Колотов примчался в пункт приема в тот же день, к закрытию, всех растолкал, едва не подрался с приемщиком, все переворошил, едва нашел… Дома устроил скандал, а на другой день подал на развод.
Полная женщина-судья в съехавшем набок парике, листала тексты, читала, недоуменно смотрела на истца, перешептывалась с тощей и очкастой заседательницей.
