Это, догадалась она, объясняет загадку женщины, явившейся в студию и кричавшей на нее вчера вечером.
Граф глубоко вздохнул и сказал:
— Прошлой ночью, лежа в постели и думая о тебе, желая тебя до безумия, я понял, что не вынесу, если ты узнаешь правду от кого-то другого, кроме меня самого.
А Теодора, услышав слово «женат», словно получила удар, и ей трудно было думать о чем-то еще. «Женат! Женат! Он… женат!» — стучало в ее мозгу.
Граф слегка отвернулся от нее и уставился на поляну невидящим взором.
— Я женился, — заговорил он тихо, — когда мне было двадцать два года, на особе, которую мои родители сочли в высшей степени подходящей и на которой настаивали, так что мне пришлось уступить их желаниям.
Теодора принудила себя слушать откровенный рассказ. Она понимала, что при его красоте и богатстве, очевидно, многие женщины мечтали бы выйти за него замуж, а родители желали удостовериться, что невеста его, та, которой «повезло», будет подходящей во всех отношениях.
— Морин, — продолжал граф, — была дочерью маркиза Фейна, земли которого граничили с принадлежащими нашему замку.
Он задержал дыхание…
— Маркиз был решительно настроен на этот альянс — у него не было сына, и он всячески давил на дочь, чтобы та приняла мое предложение.
— А она… не хотела… выходить за тебя замуж? — спросила Теодора прерывистым шепотом.
— Ее принудили согласиться, — продолжил граф с невыразимой печалью, — хотя она была влюблена в своего учителя верховой езды. Через эту фазу, я уверен, проходят многие юные девушки.
Он сказал это с горечью в голосе, и Теодора быстро спросила:
— А ей… не разрешили… выйти за него замуж?
— Нет, разумеется, нет! Могли ли ей разрешить это при наличии шанса стать женой наследника замка Хэвершем!
— Что же… произошло?
— Мы сыграли свадьбу, с размахом и помпой, с истеричными добрыми пожеланиями, подружками невесты и прочими традиционными атрибутами, на которые так падки женщины и которыми так тяготятся мужчины.
Он замолчал. Теодора затаила дыхание в ожидании продолжения.
— Только во время нашего медового месяца Морин, которая все плакала, плакала… сказала мне, что ненавидит меня, и постоянно повторяла, как сильно она любит того человека, которого оставила ради меня.
Понимая, что такое признание должно было оскорбить его самолюбие, если не больше, Теодора тронула графа за локоть.
— Мне… очень жаль.
— Думаю, я был молод и глуп, но это была ситуация, с которой я не знал как совладать.
— И что ты… сделал?
— Ничего, — пожав плечами, ответил он. — Я пытался в каком-то роде сделать хорошую мину при плохой игре. Я даже предложил ей, чтобы мы хотя бы притворились, что брак наш нам в радость, что он удачен.
Граф тяжело вздохнул.
— Я тешил себя надеждой, что вопреки всему, что говорит Морин, мы сможем со временем полюбить друг друга. Она была очень красива, и мне нетрудно было испытывать к ней влечение как к женщине.
Теодора ощутила укол ревности, но ее пальцы еще крепче сжали его руку.
И тут, словно отвечая на ее вопрос, граф сказал:
— Я вовсе не был влюблен в нее, хотя и довольно мало знал тогда об этой эмоции и думал, что то чувство, которое я испытываю сейчас к тебе, моя дорогая, случается только в книгах или, может быть, изображено на картинах.
Говоря это, он посмотрел на Теодору с бесконечной нежностью, и время остановилось.
Потом, пересилив себя, девушка спросила:
— Что… произошло дальше?
— Мы вернулись в Англию после нашего медового месяца, который с самого начала был фарсом, — ответил граф, — и отправились жить в дом на земле, которую нам отвел мой отец. Именно тогда я начал осознавать то, чего уже опасался, — что Морин… неуравновешенна.
— Это открытие должно было быть… для тебя… ужасно…
— Это меня пугало, но я был слишком горд, чтобы признать это.
— И как же вы жили?
— Обычно при людях она держалась, мои друзья долгое время ничего не подозревали.
Его голос посуровел:
— Отец и мать Морин знали, что психически она не вполне нормальна, но были так рады ее браку со мной, что, как я узнал позже, принудили докторов молчать, хотя их долгом было бы предупредить меня или моих родителей о том, что она неподходящая пара кому бы то ни было.
