Закусывать можно разным — хлебом, огурцом, котлетой, но лучшая закуска — это женские попки. Вот как это делается: наливаете себе полстакана водки и ставите рядом девушку, несколько ее наклоняете, закидываете на спину подол, опускаете трусики — пусть попа белеет на всю комнату без всяких там тряпичных глупостей. Сами сидите на стуле, а девушка пусть стоит в десяти сантиметрах от вас — так укусить получится удобно и от всей души. Раз — выпили, два — укусили. Изумительно, не правда ли? Следующие полстакана! Приятного вам аппетита — закусывайте и пейте, как говорится, не во вред, а для здоровья. Лучше хорошенько закусить, а вот с водкой поосторожнее — не хватите лишнего. Сами понимаете, силы вам еще понадобятся.
В этом городе для него нет работы.
Я не тунеядец — я органист, — улыбается он и предлагает завезти в Вятку орган.
Папаша, — улыбаемся мы, — напишите об этом Ленину.
Анникки, сестра моего друга товарища Антонена, всем блюдам предпочитала молодых судаков, сваренных в молоке с морковью и ревенем, всем напиткам — домашнее пиво, которое ей не давали, а всем книгам — «Калевалу» Леннрота.
Айно, дева молодая,
Еукахайнена сестрица… —
кричали мы ей с порога.
…в лес пошла нарезать веток,
в роще веников наделать. —
бойко подхватывала Анникки и показывала нам ежа, которого утром поймала в огороде. Мы ее очень любили. Даже как-то сделали ей ко дню рождения чудесную мельницу Сампо — берестяной короб с ручкой на пестрой крышке, при вращении этой ручки внутри раздавался треск и на пол сыпались монпансье вперемешку с рябиновыми ягодами.
Этого глупого окуня мы ругали на чем свет стоит, когда уже дома, в раковине на кухне, ему вздумалось прийти в себя и устроить бешеную пляску, так перепугавшую хозяйку. Все мы явились незамедлительно, едва заслышав хозяйкины крики.
Мы, рыбаки, с изумлением смотрели на ожившего окуня, бьющегося в куче мертвой рыбы, и говорили о том, как он два часа пролежал под лодочной скамейкой и затем, помещенный в грязный пакет на самое дно рюкзака, в течение часа несся домой. Хозяйка кричала, что тем не менее окунь не дает себя почистить и уже проткнул ей палец. Маленькая Валентина кричала еще громче: бедная рыбка, отдайте ее мне!
Мы, разбуженные по милости окуня, глядели невесело и думали о том, что этот окунь размером со среднее полено — вне сомнения, гордость нашего улова. К черту размеры — в десять утра не так-то просто заснуть, даже если вы только что из лодки и совсем не спали накануне.
Следующая сцена. Мы не спим — мы мечемся по двору, мы таскаем воду ведрами и наполняем ею единственную в доме ванну, в которой обычно моемся, а Валя кричит в окно: скорее, скорее! Окунь живет в ванне — сутки, вторые, третьи, пятые, чешуя его светлеет, полосы горят, он получает имя Денис в честь того, кто его поймал, ему таскают червей с огорода, а к концу недели дедушка объявляет, что насыпет окуню купорос, так как он, дедушка, хотел бы когда-нибудь помыться, что окунь загостился, словом — жарьте или несите обратно в реку.
Ведро с окунем тащу я, Валентина шагает рядом и говорит: «Прощай, Денисик», до реки неблизко, но мы не торопимся.
Тропинка из липовых листьев — нежный образ из латышского фольклора. Этой волшебной тропинкой идти легко и нестрашно — идя по ней, всегда попадешь к желанному и заветному. Об этом нам сказал Иоаким Вацетис, приведший в революцию латышей: первый начдив Латышской стрелковой, в восемнадцатом и девятнадцатом — командующий Восточным фронтом, главком Вооруженных Сил Республики.
