«Только бы Жермена поскорее поправилась! Господи, я сделаю над собой усилие и отныне буду звать ее мамой», — дала себе слово Анжелина.
Служанка открыла Анжелине дверь, приложив палец к губам, показывая тем самым, что нужно вести себя тихо, поскольку мадемуазель, Анри и Розетта спали.
— Идем на кухню, — прошептала она. — Я приготовила липовый отвар. Розетта спит с Анри в свободной комнате. Мадемуазель легла первой. А мне, как ты знаешь, не так уж трудно изображать из себя ночную птицу. Садись, а я погашу лампу в гостиной.
Дрожавшая от волнения Анжелина села за стол, на котором стоял подсвечник с зажженной свечой. Теперь она строила самые невероятные планы.
«Если мадемуазель купит Дом ангела, я смогу открыть клинику на втором этаже. Учитывая количество окон, в доме наверняка много комнат. Я напишу Филиппу, и он даст мне совет. Не знаю, смогу ли я управлять небольшим частным предприятием… Нет, только не Филиппу. Нельзя возобновлять с ним отношения, даже переписываться. Мадам Бертен, повитуха из больницы в Тулузе, вот кто мне поможет».
Октавия застала Анжелину погруженной в мечты, отрешенно смотревшей в одну точку с милой улыбкой на розовых губах.
— И о чем мечтает моя красавица? Возможно, о Луиджи?
— Нет, это не касается любви, вовсе нет. Сейчас я похожа на Перетту с горшочком молока из басни Лафонтена. Я строю воздушные замки в своем воображении.
— Зато сегодня вечером эти двое много говорили, мадемуазель и твоя Розетта. В следующий вторник они едут в Сен-Годан семичасовым поездом, с тобой, разумеется. Девчонка чуть не сошла с ума от радости, потому что она увидит свою сестру и привезет ей подарки. И братьям, конечно. Мадемуазель такая щедрая! Она дала кашемировую шаль для Валентины и несколько коробок с засахаренными фруктами, которые купила в Люшоне с лордом Брунелом.
— Вторник — это слишком рано, — сказала молодая женщина. — К тому же эта поездка больше не имеет смысла. Я теперь не хочу покидать город. Октавия, папа простил меня. Он хочет ближе познакомиться с Анри и будет ждать нас каждое воскресенье на обед. Я не могу разбить ему сердце, уехав отсюда. Нам нет необходимости осматривать дом в Сен-Годане. Мне больше нравится Дом ангела. Наши окна будут выходить на площадь с фонтаном, а значит, внутри все будет залито солнечным светом, как зимой, так и летом.
— Розетта будет разочарована, бедняжка. Она так радовалась, что сможет увидеть сестру! — Служанка вздохнула, подавая отвар Анжелине, которая с удовольствием вдыхала аромат липы, подслащенной медом. — Эта поездка немного развлекла бы мадемуазель. Сейчас она меня очень беспокоит. Я тайком наблюдаю за ней. Она часто подносит руку к груди, а губы при этом у нее кривятся. Если ее сын не захочет встретиться с ней, она, того и гляди, заболеет.
Анжелина согласилась с этим. Ей не хотелось расстраивать своих близких.
— Если в понедельник вечером моя мачеха будет чувствовать себя лучше, мы поедем в Сен-Годан, — уступила она. — Я ни с кем не хочу спорить. Что касается Луиджи, то я полагаю, ему нужно время, чтобы все обдумать. Он вернется.
Сен-Годан, вторник, 19 июля 1881 года
В костюме персикового цвета и с шелковым зонтиком Жерсанда де Беснак горделиво шла по променаду, находившемуся в верхней части Сен-Годана. Платаны дарили тень и прохладу, чем воспользовались владельцы трех кафе, открыв летние террасы вдоль бельведера, с которого открывался великолепный вид на отроги Пиренеев. Анжелина и Розетта в элегантных платьях шагали по обе стороны от старой дамы.
— Ну, малышка, ты не пойдешь с нами смотреть дом? — обратилась Жерсанда к Розетте.
— Нет, я боюсь задержать вас, если пойду к сестре ближе к вечеру. К тому же я уверена, что сейчас мне удастся избежать встречи с отцом.
Ни за что на свете Розетта не согласилась бы называть его «мой отец». Это притяжательное местоимение казалось ей отвратительным.
— Хватит и того, что я пообедала в ресторане. Черт возьми! Ну и пиршество!
— И все же обед был слишком сытным, — заметила Анжелина. — Вечером мне вполне хватит одного бульона.
Они еще немного поговорили о вкусе фуа-гра с трюфелями, поданного на тонких поджаренных тартинках, и белых грибах, служивших гарниром кутке, лоснившейся от жира.
