Жермена встала и достала из шкафа бутылку вина. Она была в отчаянии. Все происходило не так, как она рассчитывала. Анжелине надо было просто опровергнуть слухи, распространяемые кормилицей, и тогда все уладилось бы.
— Полно, муженек! — воскликнула Жермена. — Неужели ты будешь попрекать Анжелину этой глупой историей, тем, что она будто бы продала малыша Анри мадемуазель де Беснак? А я-то думала, что ты страдаешь из-за лжи, которую повсюду разносит эта негодная бабенка, кормилица.
— Все-таки я не слепой! — заявил сапожник. — Если бы моя дочь была беременной, я бы обязательно это заметил. В то время я жил вместе с ней.
— Бедный папа! — вздохнув, тихо произнесла Анжелина.
— Черт возьми! Как ты смеешь насмехаться надо мной? Это что еще за «бедный папа»?
— Ничего. Просто мне жаль, что ты такой суровый и такой слепой. Ладно, скажи честно, что бы ты сделал или сказал, если бы узнал, что три года назад я носила под сердцем ребенка? — взорвалась Анжелина. — Ты выкинул бы меня на улицу, изгнал из своего отцовского сердца и из стен родного дома! Так? Признайся!
— Да ты с ума сошла, дочь моя! — Удивленный Огюстен присмирел от такой вспышки гнева.
Он недоверчиво смотрел на дочь. Анжелина была бледной, даже губы ее побелели. Она учащенно дышала. Внезапно он испугался того, что прочел в ее великолепных фиолетовых глазах.
— Анри — мой сын, мой малыш, твой внук! — продолжала Анжелина. — Да, он был обречен расти под осуждающими взглядами, как все байстрюки. Мадемуазель Жерсанда дала ему свою фамилию и сделала своим наследником, поскольку мы с ней дружны. Я могла обратиться только к ней, потому что лишь она была способна помочь мне, только она не осудила бы меня.
В комнате воцарилось гробовое молчание. Огюстен Лубе положил свои широкие руки на стол и опустил глаза. Жермена вытирала мокрые от слез глаза. Она была подавлена, чувствовала себя совершенно разбитой.
— Прости меня, папа, — сказала Анжелина. — Я так боялась потерять твое уважение, твою любовь. Я родила в пещере Кер и отдала своего малыша кормилице, Эвлалии Сютра. С того ноябрьского дня я вынуждена врать всем, в том числе тебе, мадемуазель Жерсанде и даже на исповеди.
Молодая женщина была готова к взрыву ярости, к проклятиям, словам, полным ненависти, но сапожник молчал. Жермена затаила дыхание. Она, несомненно, опасалась худшего.
— Кто отец? — ледяным тоном спросил наконец сапожник. — Если бы ты имела смелость признаться мне в своем грехе, клянусь Богом и всеми святыми, что в следующем же месяце ты вышла бы замуж за парня, который обесчестил тебя. Ты не первая и не последняя, которую обрюхатил красивый краснобай! Кто отец?
— Папа, к чему все это? — умоляющим тоном прошептала Анжелина. — У Анри есть фамилия и семья.
— Я никогда не смогу ни поцеловать этого малыша, ни взять его к себе на колени. Никогда! — почти кричал Огюстен. — Если бы ребенка признала его родня и воспитывала бы его, тогда я мог бы радоваться, что стал дедом. Но ты предпочла осыпать его деньгами, сделать так, чтобы он рос среди шелков и бархата, под присмотром взбалмошной старухи, которой стыдятся даже ее единоверцы гугеноты. Дочь моя! Твой сын растет в обстановке лжи, только и всего! А то, что он осыпан золотом, ничего не меняет.
В этих словах было столько правды, что Анжелина ужаснулась. Ее отец не ошибался. Официальное усыновление, на которое согласилась молодая женщина, разлучало ее с сыном, возможно, на долгие годы.
— Уходи, малышка, — велел дочери сапожник. — И ты правильно поступила, не назвав мне имя мерзавца, который тебя обрюхатил. Иначе, если, к несчастью, я встретил бы его на улице, я воткнул бы ему шило в горло.
— Папа, умоляю тебя!
— Теперь ты для меня ничто! Ничто! Я не хочу больше слышать твой голос, видеть тебя. Я отрекаюсь от тебя, Анжелина, хотя мне следовало бы тебя проклясть! Уходи! И поскорее!
Огюстен побледнел, его лицо исказилось от горя. Но он держал себя в руках, хотя в душе у него кипел гнев, а сердце готово было разорваться, так оно болело.
— Я тебе сейчас все объясню, и ты поймешь меня! — настаивала молодая женщина. — Отец Анри предал меня. Я ненавижу его. Он не знает, что сделал мне ребенка. Папа, я так надеялась, что однажды ты узнаешь, что у меня есть сын, и полюбишь его!
