— Думаю, да…
— Вы в этом не уверены?
— Нет, я в этом вполне уверена. Гильем показался мне очень возбужденным, но я вам уже говорила об этом. Я очень волновалась и не знала, как сообщить ему, что больше не люблю его. Он клялся в своей страсти ко мне, говорил, что разведется, и прочие безумные глупости. Я почувствовала, что он готов на все, и испугалась. И вот этот несчастный случай… Не надо упрекать меня за то, что я переживаю, печалюсь… Он отец моего ребенка.
Луиджи нежно сжал пальцы Анжелины.
— Не надо хоронить его раньше времени, он может выздороветь. Конечно, сейчас не самый подходящий момент, но все-таки я хочу с вами поговорить. Я принял решение. На следующий день после Рождества я уеду в Париж. Примерно через полгода. Я мечтаю посетить столицу, потом Бельгию или Англию. На этот раз не в тряпье акробата, а одетый с иголочки, как богатый аристократ, жаждущий открыть для себя новые горизонты.
— Опять хотите путешествовать, бродить, даже будучи богатым… В поисках чего? — спросила Анжелина. — Соблазнять, очаровывать благодаря музыке? Вдалеке от меня и от всех нас!
— Но я вернусь, потому что люблю вас.
Луиджи отпустил руку Анжелины, встал и, прежде чем выйти из комнаты, повторил:
— Да, я вас люблю.
Анжелина закрыла глаза, счастливая и одновременно несчастная. Гильем, возможно, умер, Луиджи признался ей в любви, но при этом объявил, что уедет на несколько месяцев, возможно, на несколько лет.
— Хватит, — тихо прошептала Анжелина. — Хватит, хватит, хватит!
Она еще долго плакала. Потом, устав рыдать и кусать подушку, она решила взглянуть на происходящее под иным углом.
В ее душе снова вспыхнула надежда, и она прошептала:
— Гильем будет жить, он воплощение природной силы, а до Рождества еще далеко. Я сумею удержать Луиджи. А если он уедет, я уеду вместе с ним…
Сен-Лизье, улица Мобек, суббота, 10 сентября 1881 года, утром
Анжелина сидела за прелестным столиком из красного дерева, заменявшим ей письменный стол. Просторное светлое помещение, ставшее диспансером неделю назад, было обставлено элегантной мебелью. Если бы сюда пришли клиенты сапожника Лубе, они не узнали бы бывшую мастерскую, темную, заваленную множеством инструментов, кусками кожи, ненужными досками, с верстаком, на котором громоздилась старая обувь.
Все было учтено. Жерсанда де Беснак и Луиджи не жалели денег. Но ни одна из пациенток до сих пор не удостоила вниманием диспансер, не пришла полюбоваться смотровой кушеткой на стальных колесиках, медицинскими инструментами, новенькими эмалированными лотками, тщательно выглаженными пеленками, лежащими на полках, и это очень беспокоило повитуху. Все вокруг Анжелины сияло чистотой: белые стены, аптечный шкаф, выкрашенный в цвет слоновой кости, стекла окон и двери, протертые спиртом и уксусом. Плитка черного и белого цвета, уложенная на полу, тоже блестела, поскольку Розетта совсем недавно снова вымыла ее.
Официальное открытие диспансера немного задержалось, поскольку надо было переоборудовать в жилую комнату небольшую каморку на втором этаже, которая служила чуланом нескольким поколениям семьи Лубе. Как и ее родители, Анжелина складывала туда старые или сломанные предметы, ставшую ненужной одежду, хранила там метлу, которой подметала чердак и лестницы, а также пыльные корзины.
Как-то раз за едой Луиджи заметил, что в диспансере не хватает комнаты для пациенток. Розетта тут же воскликнула:
— Есть, просто надо разобрать чулан!
Они обратились к Октавии, и служанка совершила чудо при помощи Розетты. Жерсанда подарила кровать с медными стойками, новый матрас и прикроватный столик.
И теперь Анжелина была озадачена. После всплеска энтузиазма, которым она сумела заразить все свое окружение, молодая женщина начала сомневаться в необходимости своего диспансера. Этим утром Анжелина, расстроившись, упрекала себя за то, что по ее вине Луиджи и, главное, ее дорогая мадемуазель истратили целое состояние.
«Даже если одна из моих пациенток приедет сюда рожать, ее муж не одобрит такой поступок и будет недоволен, что она покинула родной дом и своих ближайших родственников. По традиции, существующей вот уже несколько столетий, после родов женщина остается в постели у себя дома, а мать и бабушка ухаживают за ней. Значит, эта комната никогда не пригодится. Но ведь согласно моему первоначальному плану диспансер предназначался для дородового осмотра и наблюдения за сосунками».
