— Конечно!
Перед глазами Анжелины все плыло. Она испугалась, что потеряет сознание, и оперлась руками о стол.
— Ой, деньги! — воскликнула она. — Если я уеду, не заплатив вам…
— Конечно! — отозвалась кормилица. — Храни деньги в кармане, ведь день так долог!
Анжелина нашла в себе силы улыбнуться, услышав эту старую поговорку, расхваливающую предусмотрительность. Но кровь бешено стучала у нее в висках. Ценой невероятных усилий она отдала Жанне кожаный кошелек.
— Ну что ж, до свидания, до следующего месяца. Я приеду перед Рождеством, — сказала Анжелина.
— Посмотрите на малыша! Молоко течет по его подбородку! — рассмеялась Эвлалия. — Он наелся до отвала и теперь будет спать без задних ног.
Анжелина подошла и в последний раз взглянула на своего сына. Отдав мешок, в котором лежало его приданое, она поспешно вышла на улицу. От холодного воздуха ей стало немного легче. Словно слепая, она схватилась за уздечку.
«Я не должна упасть в обморок, только не сейчас! — уговаривала она себя. — Иначе эти женщины заподозрят неладное».
Перед глазами Анжелины стояло маленькое личико ее сына, припавшего к белой груди Эвлалии… Молодая женщина с трудом взобралась на ослицу. Подавив рыдания, она сказала:
— Вперед, Мина, вперед!
Сен-Лизье, улица Мобек, в тот же день
Когда Анжелина вошла в мастерскую, Огюстен Лубе стоял за верстаком. Он шилом прокалывал в кожаном ботинке аккуратные дырочки. Через окно в мастерскую лился тусклый свет. Днем его вполне хватало, но зимними вечерами сапожнику приходилось зажигать большую керосиновую лампу. Правда, теперь он стал видеть хуже и старался закончить работу до захода солнца. Вот уже полгода он носил очки в металлической оправе, но был не очень доволен ими.
— Здравствуй, папа! — устало сказала Анжелина. — Я вернулась.
Молодая женщина не ждала ответа, но ей очень хотелось, чтобы отец обернулся и улыбнулся. Возможно, он даже встанет с табурета и обнимет ее. Глубоко несчастная, она как никогда нуждалась в нежности и поддержке.
— Здравствуй, дочь, — откликнулся Огюстен, не вставая с места и не глядя на Анжелину.
Немного удивленная столь недружелюбной встречей, та не решилась подойти к отцу. Она встала около круглой чугунной печки, обогревавшей мастерскую.
— Папа, я продрогла. Поднялся сильный северный ветер, — продолжала Анжелина, обеспокоенная странным поведением отца.
Сапожник молчал. Пытаясь сохранить хладнокровие, молодая женщина обвела взглядом знакомую обстановку, которая всегда ее немного завораживала. В деревянных ящиках лежали куски кожи самых разных размеров и цветов, а также сапожные инструменты. Стены и потолок пропитались стойким запахом дубленой кожи, жира и воска.
«Как бы мне хотелось, чтобы мой дорогой сын рос здесь, играл на этом полу, как я когда-то! Как я была счастлива, когда папа разрешал мне заворачивать колодки в кусок ткани!» — думала Анжелина.
В детстве она любила играть с деревянными колодками. Для ребенка они были не шаблонами человеческих ног, а таинственными куклами без глаз и рта.
— Папа! — позвала отца Анжелина. — Что с тобой? Какие-нибудь заботы? Скажи мне. Давай поговорим…
Огюстен нервным жестом отложил шило и внимательно взглянул на дочь.
— Да, Анжелина, заботы! Серьезные заботы! — наконец сухо откликнулся он. — И главная моя забота — это ты. Дочь, где ты была?
— У кузины Леа, как я тебе и говорила, — ответила Анжелина, охваченная неприятным предчувствием.
— Вот как! Но, какая жалость! Твоя кузина приезжала вчера вечером в Сен-Лизье! Ее жених купил фаэтон и вороную лошадь. Будущим молодоженам не терпелось нанести нам визит и показать приобретение. Леа спросила меня, где ты. Понимаешь, что я чувствовал, когда понял, что ты солгала мне? Пришлось на ходу выдумать невероятную историю, чтобы она не догадалась, что я, старый дурак, имел глупость поверить тебе. Но внутри у меня все кипело. Где ты была? Хороша девица, что не ночует два дня дома! Конечно, я схожу с ума! Если ты когда-нибудь лишишься чести, я не знаю, что меня удержит, чтобы не свернуть тебе шею!
Испуганная, застигнутая врасплох Анжелина не могла найти слов в свою защиту. Разгневанный Огюстен встал и подошел к дочери. Он был выше ее на целую голову. Лицо его было искажено от гнева.
