После вчерашнего дождя выглянуло солнце. Небо очистилось от туч и теперь сияло голубизной. Буки, растущие в долине Ансену, окрасились в золотисто-пурпурные тона. Анжелина, в своей коричневой накидке, с розовыми от холода щеками и темно-золотыми волосами, хорошо вписывалась в эту осеннюю картину. Она, выпрямившись, шла вперед. На ее лице была отчаянная решимость.
И вдруг, уже почти спустившись с тропинки, Анжелина заметила ослицу, неподвижно стоящую около двух дубов. Бедное животное промокло насквозь, шкура была вся в грязи. Седло, с прикрепленными к нему корзинами, свисало сбоку. По всей видимости, ослица не была ранена.
— Мина! Как я рада! Готова спорить, что ты обратила волков в бегство. Но, боже мой, в каком ты состоянии!
Анжелина не знала, что делать: она не могла приехать в Бьер на такой грязной ослице. Тяжело вздохнув, женщина положила на землю свою поклажу, устроила сына поудобней и принялась чистить Мину. Собака обнюхала Анри и легла рядом.
— А ты славная собака! — воскликнула Анжелина. — Последи за малышом, я быстро.
Приведя Мину в порядок, Анжелина вновь пустилась в путь. Избавившись от поклажи, она почувствовала облегчение и не стала садиться на спину ослицы, предпочла идти пешком.
Едва Анжелина увидела колокольню Бьера, как дала сыну зарок:
— Мое дитя, моя любовь, сын мой, прости меня! Клянусь, я скоро вернусь и больше никогда не расстанусь с тобой.
Наконец показалось селение и мост через Арак. Река, вспухшая от частых дождей, бурлила. Волны перекатывались через каменистые уступы. Дно реки было усеяно галькой самых разных цветов: серой, желтой, белой…
— Вот мы и добрались, моя крошка, — тихо сказала Анжелина.
Она с грустью посмотрела на дома вокруг церкви. Липа, под которой стояла круглая деревянная скамья, широко раскинула свои голые ветви. Это дерево было посажено в 1848 году в честь отречения Луи-Филиппа от власти и провозглашения Второй Республики. Со стены спрыгнула кошка и юркнула в сарай рядом с домом владельца бакалейной лавки, в которой торговали также и табаком.
— Я здесь не была целый год, — сказала Анжелина.
Справа, напротив таверны, возвышалась мельница папаши Пикемаля.
— Держись! — сказала себе Анжелина с тяжелым сердцем. — Смотри, да это старый Рене де Жаке!
Ей навстречу шел сгорбленный чуть не до земли пожилой мужчина в засаленном берете, надвинутом на лоб. Он, приподняв палку, показал на собаку:
— Откуда появилась эта овчарка? — спросил он. — И кто ты такая?
— Вы меня не узнаете? Я дочь Адриены Лубе. Мои дед с бабкой, Бонзоны, были вашими соседями. А вы по-прежнему живете наверху, в Жаке?
Анжелина показала на хутор из четырех домов, раскинувшийся на высоте в тысячу метров. На плато всегда хозяйничал ветер. Особенно тяжело там жилось зимой.
— А, помню, — буркнул старик.
— Когда я была девочкой, по вечерам мы часто приходили к вам, мсье Рене, — уточнила Анжелина с ноткой грусти в голосе. — Мы приносили с собой стулья, и меня это забавляло. Мы чистили кукурузу для кур… Все пели…
— A-а… Это твоя собака?
Молодая женщина на мгновение заколебалась. На собаке не было ошейника, и, недолго думая, она энергично кивнула головой.
— А то мне нужна овчарка. Я уже говорил мэру: вчера вечером волки задрали мою овцу. У меня была собака, но сдохла.
— Мне очень жаль, — ответила Анжелина, прощаясь. — Удачи вам!
Ее позабавили выговор и грубоватые манеры старика. Благожелательная мадемуазель Жерсанда обучила ее хорошим манерам и литературным выражениям.
«Возможно, славная мадемуазель Жерсанда догадывалась о моих отношениях с Гильемом. Этим летом она слишком настойчиво повторяла, что я должна уметь вести себя в обществе. Если мне придется разговаривать с Лезажами, я не ударю в грязь лицом».
Малыш расплакался. Его плач был похож на мяуканье котенка. Анжелина приподняла накидку и поцеловала сына в лобик.
— Прошу, будь умницей! Скоро тебя покормят, Анри, — ласково приговаривала молодая мать, сворачивая на узкую улочку с серыми домами.
Каждый шаг давался ей с трудом. Но, как ни медлила Анжелина, она все-таки пришла на улицу Лавуар. Охваченная нервной дрожью, молодая женщина привязала ослицу к кольцу, вделанному в стену.