Над ним опять выплыло лицо Марины.
— Сейчас ребята машину поймают, мы тебя в больницу отвезем. Потерпи, милый…
И все-таки — не может этого быть!..
Он поймал руку девушки. Она была теплой, нежной. А главное — живой! А вот и ее колечко — золотое, как говорила Марина, обручальное, бабушкино. Девушка улыбалась, в глазах ее были слезы.
— Терпи, Димочка, терпи. — Платком она пыталась промокнуть кровь, заливавшую правый глаз. — Только не умирай…
Нет, он не умрет. Ни за какие коврижки!
Сейчас его перенесут на траву, в тень. Он будет лежать и смотреть в сторону дороги, по которой будут нервно бегать и ссориться два его однокурсника — Мишка Ковалев и Толик Панченко. Этот последний, известный остряк, пугал рыжего тюрьмой. И поделом ему. А потом на дороге покажется красный «запор». Мишка Ковалев едва не бросится ему под колеса. А когда его аккуратно сложат вдвое на заднем сиденье машины, Марина скажет: «В медпункт не поедем; в Красный Крест, эта больница ближе других, на въезде в город».
Все должно быть именно так.
Когда его перенесли в тень деревянного сарая, когда Миша и Толик уже успели рассориться в ожидании машины, когда из-за поворота показался алый «запорожец», Савинов засмеялся. Ему было больно: онемевшая рука ныла, грудь гудела и готова была разорваться, на лице запеклась кровь, а он все хохотал — взахлеб, яростно, до слез.
Несколько ребят и Марина смотрели на него с жалостью, почти со скорбью. Наверное, они решили, что он повредился в уме…
В больнице Красный Крест он пролежал две недели. Мать приносила ему бульоны, яблоки. А он все смотрел на ее лицо так, точно видел его впервые. Изучал черточки у глаз и губ, пробивавшуюся седину. И ему становилось страшно. Он будет свидетелем ее недолгого угасания. Он уже сейчас знает, как все обернется. Знает день, когда ее не станет, час, даже минуты. Это случится в полдень. Она будет дома одна. Потом врачи скажут: сердце. Смерть наступила мгновенно. Интересно, можно ли изменить дату смерти? Перенести ее? Изменить жизнь — можно, иначе бы его не было здесь. Но отсрочить смерть дорогого тебе человека?
Нужно будет попробовать…
А мать говорила ему о чем-то, рассказывала, и он, не отрываясь, продолжал смотреть на нее и молчать.
Лицо у матери было несчастное. Было от чего. Ее Димочка, об этом уже говорили многие, «повредился в уме». Мать беспокоилась о главном: как бы на учебе не отразилось. Потом она уходила и приходила Марина, его многочисленные друзья и подруги. Иногда, останавливая взгляд на их лицах, он не мог скрыть улыбки. А как же иначе? Людочка Ганина, хорошенькая тоненькая брюнеточка, щебетавшая у постели больного, еще через год выйдет замуж за его приятеля Мишу Ковалева. Он, сидевший тут же — на стуле, сейчас читает кроссворд и добивается от других неукоснительного участия. Савинов даже знал, как это у них случится в первый раз. Они всем курсом поедут в лес. Мишка заведет Людочку в чащу. Вначале она станет сопротивляться, а потом покажет Мишке такой класс, что тому это запомнится надолго. Они поженятся почти сразу же. Потом Людочка забеременеет. Аборт, сделанный коновалом, окажется роковым.
— Дима, — Людмила отрывается от беседы, — а если в следующий раз я испеку тебе шарлотку?
— Век буду благодарен.
— Все, договорились. Послезавтра я тебя удивлю. Честное слово! Ах ты, миленький наш, бедненький…
Никакой шарлотки она не испечет. Ни послезавтра, ни потом. Года через три она бросит Мишку Ковалева, куда-то денется. А потом все удивятся, когда она вернется женой Сенечки Пашина, тоже их однокурсника, очкастого тюфяка. Профессорского внука и сына второго секретаря горисполкома. Сенечка встретит ее на юге, в Гаграх, где будет сопровождать свою матушку. Их судьба решится мгновенно. Подумать только, сколько у нее будет романов! Но у Сенечки слишком толстые линзы. Однажды, кажется, в девяносто первом он, Савинов, будет стоять у светофора. Остановится джип. Оттуда ему махнет женская ручка в кожаной перчатке: «Дима, Савинов!». Людочка усадит его к себе, подвезет домой. Он пригласит ее на кофе, в бедную квартирку. Тогда в плане женщин у него было межсезонье. Потом, после первой рюмки дешевого коньяка, она окажется в его постели. «С Мишкой я бы загнулась, — поделится с ним бывшая однокурсница. — Подурнела бы в два счета. Считать копейки — не по мне. Да потом аборта того никогда ему не прощу. Не отговорил он меня, а мог! Только бы слово сказал! На всю жизнь бездетной осталась. Вот и пришлось убедить себя, что не люблю детей. Я, как только Сеньку в Гаграх увидела, где он клячу свою сопровождал, сразу поняла: это судьба. И руки этой судьбе я сейчас выкручу. — Она усмехнется. — Как только дотронулась до Сенечки моего, так он и потек, как масло на сковородке. В первый же вечер сознался, что был влюблен в меня с первого курса. Вот так. А я, дура, и не знала. Думала, он в твою Маринку втюренный».
