— Почему ты смеешься? — спросила она.
Луи не ответил. Он не стал говорить ей, что, несмотря на недельное воздержание, их ласки сегодня впервые будут банально супружескими — ведь в соседней комнате будут спать дети.
— Тише, дорогой мой! — шепчет Одиль.
Открылось окно третьего этажа. Это Роза высунула руки, чтобы запереть ставни.
Закрыв их, она обернулась. В маленькой комнате кровати помещались одна над другой, и Агата успела захватить верхнюю. Леон — в комнате мальчиков — решил сделать то же самое, невзирая на недовольство Ги, которому хотелось лазить вверх по лестнице. Даже не постучав, Леон вошел к сестрам.
— Нужно же было поместить меня с этим мальчишкой! — проворчал он.
Мальчишка вошел следом. Остановился и посмотрел назад. Милоберы все еще стояли в коридоре.
— До чего же она молоденькая! — шепнул Ги, не называя имени.
Главная заводила, рупор матери, Агата тоже попробовала свой насест и живо спустилась вниз.
— Это просто смешно, — проворчала она. — Знаешь, я ни за что не дам ей командовать мной! И речи быть не может.
— Она очень хорошенькая, — сказала Роза. — Зря ведь болтали наши тетки, а?
— Что, одобряешь папу? — злобно прошипела Агата.
Она совершенно не выносила самостоятельных суждений Розы, своей младшей сестры, которую прежде можно было водить на поводке и сбрасывать ей свои обноски, ставшие слишком короткими. Агата обожает мать, ее выбор сделан по велению сердца, и этот выбор ни с чем мириться не может, так же как выбор Розы; он лишь укрепляется от соперничества сестер.
— Я, конечно, не одобряю, — ответила Роза. — Но могу теперь понять его лучше.
Ах, она все-таки не одобряет — и на том спасибо. Но это ее «понимание» там, дома, в Фонтене, показалось бы отвратительным. Агата искала себе союзника. Она процедила сквозь зубы:
— Мамочке было бы приятно послушать твои речи! Не правда ли, Леон?
Леон, которому неохота ввязываться в свару, скривившись, выходит в коридор.
— Может быть, это к делу не относится, — говорит он, — но я голоден.
За ужином, благодаря тому, что одиннадцать вилок (позвякивали об одиннадцать тарелок, а семья Милобер поддерживала застольную беседу, плохой аппетит Агаты и молчание Леона, занятого тщательным пережевыванием пищи, почти не были замечены. Усталость, вовсе не притворная, заставила всех рано подняться наверх. Лестница никому не показалась Голгофой, по ней поднялись шумной компанией, прыгая через ступеньки, и Ги уже почти прирученный, громко вопил: «Гип-гип ура!» — от радости, что взбежал наверх первым.
Только одна Агата, выйдя через десять минут в пижаме из ванной комнаты, остановилась у самой двери и внезапно окаменела. Знать не так тяжело, как видеть самой. В течение многих лет каждую ночь ее отец шел в материнскую спальню. Сегодня она впервые увидела, как он направился в комнату Одили.
13 августа 1966
Переход от сна к бодрствованию всегда полон неясности. Да правда ли это? Действительно ли я теперь одна? И всегда, только лишь начинает возвращаться сознание, в еще туманном, полубредовом состоянии возникает, как заклинание духов, иллюзия, маленький мстительный роман: Луи тоже открывает глаза и видит ту, другую, но не находит в ней прелести новизны и грезит о третьей; он решает, что она станет следующей, но не последней… Вот так-то, мои милые, некоторые думают, что избраны навеки. Избраны! Груша, разрезанная пополам, очищенная от кожуры, от хвостика, от семечек, груша, которую облюбовали в компотнице, тоже лучшая из лучших, — а какова ее судьба? Избрана! Как это созвучно слову: изгнана. Вот он, точный смысл: избрана на время, а потом, за ненадобностью, — изгнана. Я прошла через это. Теперь вы пройдите. Станете тем же, что я сейчас: ни девушкой, ни женщиной. Ни барышней, ни дамой, ибо это уже в прошлом. Мадам Экс. Вот говорят мадам вдова, но никто не скажет мадам разведенная. Вы станете одной из бывших, как бывший министр, как бывшая собственность, как бывшая прихожанка. Но кто это звонит? Телефон? Нет, у двери. Да не трезвоньте вы так оглушительно, я не глухая. — Не может быть! Уже шесть часов. Растрепанная, опухшая, Алина вскакивает на ноги. Она дрожит, прикрывает ладонью зевок, бежит открыть дверь. Вид у нее жалкий, и она виновато произносит:
