Три раза приходили они туда, но в последнюю ночь где-то очень близко прогремел выстрел, заставивший их насторожиться. К счастью, это событие совпало с переездом Фрагосо в Сан-Игнасио, так что собаки не очень сожалели о происшедшем.
* * *
И вот наконец Фрагосо переехал в более обжитые места, недалеко от центра колонии. Земля на его участке, судя по буйным зарослям такуапи, была отличной, а огромные связки бамбука, который охотник вырубал своим мачете, говорили о том, что работа идет успешно.
Когда Фрагосо устроился на новом месте, заросли такуапи начали уже засыхать. Он быстро очистил и выжег четверть гектара, надеясь на спасительный дождь. И действительно, погода испортилась, белое небо стало свинцовым, и в жаркие дневные часы на горизонте возникали бледные очертания грозовых облаков. Тридцатидевятиградусная жара и упорный северный ветер разрешились наконец обильным дождем, и Фрагосо не мог нарадоваться на свой маис. Он следил за его ростками, видел, как они поднялись над землей на несколько сантиметров… Но этим дело и кончилось.
В кустах такуапи, под его корнями, питаясь, должно быть, молодыми побегами, живет бесчисленное множество грызунов. Когда растение высыхает, эти постояльцы разбегаются кто куда, и неумолимый голод загоняет их на плантации. Вот почему однажды вечером три собаки Фрагосо вернулись с поля, ожесточенно потирая лапами искусанные морды. В тот же день Фрагосо убил четырех крыс, которые подбирались к его жестянке с салом.
Ягуай в это время где-то гулял. Но на следующий вечер, выйдя вместе с друзьями на охоту (фокстерьер умел отлично отыскивать гнезда и потрошить броненосцев, хотя и не научился ходить по следу), он был страшно удивлен при виде того, как его товарищи с опаской обходят маисовое поле. Ягуай не последовал их примеру, а пошел напрямик; в тот же момент он почувствовал укус в лапу и увидел, как от него врассыпную бросились какие-то быстрые серые тени.
Ягуай сразу распознал врага; его глаза сверкнули, твердый обрубок хвоста взметнулся вверх, — и вот уже не жалкая, забитая собачонка, а полный боевого задора чистокровный английский пес, казалось, вызывал на бой темную беспощадную сельву. Голод, унижения, скверные привычки — все исчезло в один миг при виде разбегавшихся крыс. А когда он, окровавленный, падая от усталости, вернулся наконец домой и прилег отдохнуть, ему и там пришлось гоняться за голодными крысами, буквально наводнявшими ранчо.
Фрагосо, которому еще не доводилось видеть у животных такого внезапного прилива моральных и физических сил, был в восхищении; он вспомнил схватку Ягуая с ирарой; тот же самый укус в шею, сухой щелчок челюстей — и крысе конец!
Не укрылась от него и причина этого пагубного нашествия, и он, громко и длинно ругаясь, окончательно понял, что поле пропало. Один Ягуай ничего сделать не может. Потрепав по спине фокстерьера, он свистнул собак и отправился на плантацию; но как только эти пожиратели ягуаров чувствовали на морде прикосновение крысиных зубов, они начинали визжать и тереть лапами покусанные места. Фрагосо и Ягуаю пришлось одним заканчивать трудный день, и если у человека осталась к вечеру только легкая боль в кистях, то фокстерьер поплатился дороже: тяжело дыша, он слизывал с исцарапанных ноздрей кровавую пену.
С полем было покончено за двенадцать дней, несмотря на все усилия, предпринятые Фрагосо и Ягуаем для его спасения. Крысы, как цапли, отлично умеют извлекать зерна маиса из их зеленой оболочки. Погода, снова сухая и знойная, не оставляла ни малейшей надежды на новый посев, и Фрагосо в поисках заработка был вынужден идти в Сан-Игнасио. Он прихватил с собой и собаку Купера, которую уже никак не мог прокормить и намеревался вернуть хозяину. Правда, ему очень не хотелось этого делать, ибо последние подвиги фокстерьера, нашедшего в охоте на крыс свое истинное призвание, весьма заметно подняли у Фрагосо престиж беленькой собачонки.
По дороге фокстерьер слышал со стороны Ябебири отдаленный треск сжигаемого засухой тростника; видел у опушки леса коров, которые, не обращая внимания на тучу слепней, грудью наваливались на крепкую изгородь и, почти повиснув на ней, упрямо тянулись к пожелтевшей листве. Он видел кроны тропических смоковниц, которые как паруса выгибались под северным ветром, а после полудня, когда жара доходила до сорока, перед ним на туманном горизонте в кровавом венце неизменно висело тусклое солнце.
