— Клятвопреступник! — выругался министр, открыл шкаф, увидел за ним лестницу и бросился по ней вниз.
Я споткнулся и покатился вниз за ним вместе со своим костылем. Внизу мы увидели послушника с аристократической внешностью, который с изумлением выслушал наш вопрос о патере и скромно ответил, что, насколько ему известно, тот четверть часа тому назад уехал по делам в Руан.
Аржансон отказался от всякого преследования.
— Легче вытащить дьявола из берлоги, чем доставить это чудовище в Версаль!.. К тому же где мы найдем его, когда у иезуитов имеется сотня укромных мест и убежищ? Смените лошадей, Фагон, и поспешите в Версаль. Расскажите все его величеству. Он подаст руку Жюльену и скажет ему: «Король тебя уважает. С тобой поступили несправедливо!» И наказание как рукой снимет. Я согласился с ним. Это было единственное, что могло помочь, но было уже поздно.
Фагон смотрел на короля из-под своих седых косматых бровей и пытался определить, какое впечатление произвел на него только что нарисованный образ его духовника. Он не тешил себя надеждой, что Людовик откажется от его назначения, но все-таки хотел предостеречь короля от этого человека, который должен был бросить тень на блестящее царствование Людовика. Но в чертах монарха Фагон не прочел ничего, кроме сострадания к сыну женщины, которая как-то мельком понравилась повелителю, и кроме удовольствия от рассказа, все перипетии которого, как дороги в заколдованном саду, вели к одному центру — к королю.
— Продолжай, Фагон, — попросил Людовик.
Тот послушался, слегка раздраженный:
— Так как лошади не могли быть поданы раньше чем через четверть часа, то я зашел к цирюльнику, жившему напротив дома иезуитов, моему пациенту, и заказал себе теплую ванну, потому что я почувствовал себя плохо. Пока вода освежала меня, я жестоко упрекал себя, что недосмотрел за вверенным мне мальчиком и слишком затянул с его освобождением. Вскоре мне помешал слишком громкий разговор, доносившийся через тонкую стенку. Две девушки из низшего городского сословия купались в соседней комнате. «Я так несчастна», — пожаловалась одна и рассказала какую-то глупую любовную историю. Через минуту обе уже хихикали. Пока я упрекал себя за небрежность и страдал от тяжелого груза на своей совести, рядом со мной шалили и брызгались две легкомысленные нимфы… В Версале…
Людовик обратился к Дюбуа, камердинеру маркизы, который тихо вошел и прошептал:
— Стол накрыт, ваше величество.
— Ты мешаешь, Дюбуа, — сказал ему король.
И старый слуга попятился назад с легким выражением изумления на вышколенном лице.
— В Версале, — повторил Фагон, — я нашел маршала за столом с некоторыми его товарищами. Там был Виллар — говорят, герой, чего я не отрицаю, но бесстыдный хвастун. Там был Виллеруа, мастер проигрывать сражения, ничтожнейший из смертных, живущий крохами, падающими со стола твоей милости. Там был Грамон, с его лицом и осанкой аристократа. Вчера, государь, он надул меня в твоем зале за твоим игорным столом при помощи крапленых карт. Там был Лозен, под внешней кротостью которого скрываются злоба и раздражение. Прости мне, что такими я видел твоих придворных, — мой страх, моя душевная боль выставляли все в резком свете. Графиня Мимер тоже была приглашена туда вместе с Мирабеллой, которая сидела рядом с Виллеруа; семидесятилетний франт пугал и смущал бедную девочку своими ужимками.
Жюльен был позван отцом к столу. Он был бледен как смерть. Я видел, как его трясла лихорадка, и со священным ужасом взирал на эту жертву. Разговор шел… Может быть, существуют демоны, которые ускоряют события: стремительно поднимают того, кто идет вверх, и жестоко спихивают в пропасть поскользнувшегося?.. — Разговор шел о наказаниях в армии. Мнения разделились. Спорили, следует ли вообще подвергать телесному наказанию, а если следует, то какому именно — палкой, ремнем или саблей плашмя. Маршал с обычным человеколюбием высказался против всякого телесного наказания, кроме как за бесчестные поступки. А Грамон, шулер Грамон, согласился с ним, ибо честь, по словам Буало, это остров с неприступными берегами, к которым нельзя пристать, если их однажды покинешь. Виллар вел себя, с позволения сказать, почти как шут и рассказывал, что один из его гренадеров застрелился, должно быть, потому, что его несправедливо наказали. Тогда он, маршал Виллар, опубликовал в приказе: «У Лафлера была честь, хоть и на свой манер». Мальчик следил за разговором с безумными глазами. Слова «розги», «честь», «удары» сыпались со всех сторон. Я шепнул маршалу на ухо:
