— È una vacanza («это отпуск»), — часто утешает он меня, оправдывая мою распущенность тем, что все это якобы происходит не на самом деле.
К нам устраивается посудомойщиком худой мальчик из Брешии. Уезжая на велосипеде на пляж в три часа, я оставляю его на своем стуле за маленьким столиком напротив Аннунцио. Ко мне приезжает подруга из Австралии, и они с худым мальчиком сидят на набережной еще долго после того, как все мы ушли из пиццерии. Они сидят всю ночь и разговаривают — по крайней мере, так потом она рассказывает. Короче говоря, они влюбляются. Приезжает другая знакомая и за партией в дорожный скраббл в своем пансионе рассказывает, как продвигается ее новый роман. Часы на колокольне бьют половину, и я чувствую, что застряла в одном из бессмысленных периодов оцепенения, когда представления не имеешь, что делать дальше, а все вокруг сияют от того, что кажется им любовью. Иногда я иду в тратторию и ужинаю одна, бросив Аннунцио с посудомойщиком размышлять о тайнах Вселенной. Владелец флиртует со мной, и я вежливо отвечаю.
К концу сезона Джанфранко приезжает снова. Приезжает по делу: три его партнера в ресторане хотят, чтобы я вступила в бизнес и вернулась на старое место, возглавив кухню. Наш общий друг синьор Лоренцо предложил внести мою долю. Джанфранко с Мари-Клер планируют провести отпуск в Чили в октябре, и ему бы очень хотелось, чтобы к тому времени я вернулась во Флоренцию. Я никогда не умела ему отказывать, и понимаю, что на этот раз ничего не изменилось. К тому же мне пора двигаться вперед, бежать от иллюзорной жизни на острове, окруженном водой, сверкающей как мираж.
L’amore domina senza regole.
Любовь правит без правил.
Флорентийский ресторан по-прежнему обслуживает туристические автобусы («групповая еда» — так я с легким пренебрежением называю еду, которую мы им выносим), его меню по-прежнему эклектичное и международное. Интересное новое добавление — запеченная провола, которая подается разными способами. Формочки, выложенные толстыми ломтями этого мягкого копченого сыра, заполняют анчоусами, панчеттой, сырыми яйцами или соусом из белых грибов, а затем отправляют в духовку, пока начинка не начинает плавиться и бурлить.
Но самым популярным блюдом по-прежнему остаются гамбургеры. Я вспоминаю поездку на побережье в самом начале нашего с Джанфранко романа, когда он и еще трое незнакомых мне мужчин отправились в новое фастфуд-кафе, где подавали гамбургеры. По дороге один из них взахлеб рассказывал о цветном панно над кассами с фотографиями различных сэндвичей. Когда мы наконец приехали, я единственная из всех не прыгала до потолка от восторга, а в душе была разочарована жителями этой страны, чьим кулинарным традициям так поклонялась — как же легко они соблазнились дешевой одноразовой культурой.
К своему удивлению, я без усилий вхожу в прежний ритм, несмотря на то что почти весь персонал сменился. Раймондо по-прежнему работает, развлекая посетителей своими шуточками и мрачно нашептывая мне гадости про ведьму Мари-Клер; после рабочего дня он везет меня в пиццерию «Йеллоу», где мы едим кальцоне с колбасой, запивая его слишком большим количеством белого «Корво». А еще у нас работает Игнацио.
Я лежу в своей старой кровати в квартире Джанфранко: он попросил меня пожить здесь неделю, пока они с Мари-Клер в отпуске. Я в своей старой кровати, в своей старой квартире, но так жестоко простужена, что не могу ни меланхолично размышлять о прошлом, ни горевать о настоящем. По случаю возвращения во Флоренцию я придумала себе диету, состоящую из низкокалорийных крекеров на завтрак, обед и ужин, пока не начнет тошнить от них, и дикого коктейля из таблеток от кашля и простуды. По телевизору показывают клипы, я смотрю и вдруг вижу на экране знакомое лицо. Это «Дюран Дюран», и их солист дико похож на нашего юного официанта Игнацио.
Потеряв связь с реальностью от голода и таблеток, я выдумываю фантазию, в которой соблазняю официанта, хотя мы едва перекинулись с ним словом. На следующий вечер на работе, как обычно, выпив пива в десять часов (я очень легко возвращаюсь к старым привычкам), говорю Игнацио, зашедшему на кухню с пустыми тарелками, как бы мне хотелось его соблазнить. Он улыбается чудесной улыбкой херувима и уходит; я в ужасе от своего импульсивного поступка, но и взбудоражена им. Убираюсь на кухне, как в трансе, не замечая своих действий и обдумывая последствия своих безумных идей. Когда чуть позднее Игнацио возвращается, как можно спокойнее спрашиваю: «Так что ты думаешь?» Он отвечает, что не расслышал меня в прошлый раз. Теперь я поставлена в очень неловкое положение, единственный выход из которого — идти напролом, и я повторяю свое предложение. В ответ он краснеет, все лицо и даже шея заливаются краской. «Хорошо», — отвечает он, словно я предложила ему сходить за мороженым! Ему семнадцать лет, мне — тридцать один.
