.
Увы, расширение лаборатории стоило немало, и это добавило волнений Оскару, от которого зависели двое малолетних сыновей и жена. Экономический спад 1920 года ударил по его бизнесу, и, как когда-то отец, Оскар с ужасом смотрел, как растет стопка неоплаченных счетов.
«Недавняя покупка автомобиля пробила в бюджете такую брешь, что теперь мне придется трудиться всю зиму, чтобы хоть как-то привести дела в порядок»>{98}, — признавался он Кайзеру.
Словно убегая от призрака Августа Генриха, сын изо всех сил старался не повторить судьбу отца. Он стал жестко контролировать семейные расходы: особые тетради пухли от тысяч записей. Лет десять назад Оскар начал составлять график хозяйственных трат жены. У него накопились горы бумаг с перечислением сумм, потраченных на продукты, страховку, одежду, книги — словом, всего, на что уходили деньги. Информация сама по себе не сложная, но ее количество ужасает! Сохраняя подробнейший архив, Оскар ощущал, что контролирует свой бюджет, даже когда это было не так.
В 1915 году он задержал выплату по кредиту за дом в Такоме. Последовавшие судебные разбирательства затянулись на три года. Когда семейство Генрих перебралось в Боулдер, их почту стал получать живший в Такоме Кайзер. В 1918 году верный друг послал Оскару срочную телеграмму, где сообщал об угрозах со стороны банка. «„Банкерс траст компани“ обратилась в суд за взысканием заложенного имущества. Вынесено решение об удовлетворении иска на сумму более 1100 долларов. Если не уладите дело, дом уйдет с молотка!»>{99} — говорилось в телеграмме Кайзера.
Оскар погасил задолженность и вернул право владения домом, однако денежные неурядицы не прекращались. В 1921 году, несмотря на растущий долг, он дополнительно открыл небольшую лабораторию в Сан-Франциско для местной клиентуры. На первый взгляд это решение может показаться чудовищной ошибкой, но Оскар делал все, чтобы оставаться успешным и конкурентоспособным экспертом. Ему приходилось идти в ногу со временем — желание расширять бизнес, хоть и логичное, одновременно грозило рисками.
Внезапная смерть отца превратила жизнь шестнадцатилетнего подростка в постоянную борьбу. Эта трагедия навсегда породила у юноши панический страх перед нищетой. Оскар прилагал все усилия, чтобы обеспечить сыновьям лучшую жизнь — счастливое и безопасное, в отличие от его собственного, детство с обилием игрушек, еды и веселья.
И наконец, в 1921 году талантливому ученому впервые выпал шанс принять участие в расследовании, благодаря которому имя Э. О. Генриха замелькает в заголовках мировой прессы, а Август Фольмер назовет его «величайшим экспертом-криминалистом Америки»>{100}. Это было тяжкое бремя ответственности для человека, всю жизнь терзаемого тревогами и сомнениями. И все же Оскар наступил на горло своим страхам и решительно шагнул навстречу судьбе. Громкое расследование в первый — но не в последний раз — привлечет к нему внимание мировой прессы.
Глава 3
Безбожник: дело о кондитерском шрифте. Часть 1
В авторстве сомнений быть не может. Видите, как неукротимо выскакивает «E» и как закручена «S» в окончаниях. Это однозначно писал один и тот же человек.
Артур Конан Дойл.
Знак четырех. 1890 год
Густое серое облако тумана поглотило небольшую Колму[17], штат Калифорния. Влага пропитала потрепанные комбинезоны людей и осела на ровных рядах гранитных надгробий католического кладбища Святого креста. Промозглой ночью 2 августа 1921 года те, кто пришел на кладбище, зажгли в каменных нишах огни.
Колма, безусловно, стала обителью призраков. Десятилетиями городок жил за счет смерти: усопшие обеспечивали заработок здравствующим. Еще в 1849 году сотни тысяч старателей ринулись в местечко неподалеку от Сан-Франциско на поиски золота, способствуя распространению смертельных болезней. Сколачивались огромные состояния, но и смерть собирала огромную жатву. В городе не хватало места, чтобы хоронить умерших.
Через пятьдесят лет в Сан-Франциско запретили строить кладбища: земля была слишком ценной, чтобы отдавать ее под могилы. В 1914 году власти города начали эксгумацию покойников — тысячи тел вынимали из могил и засовывали в повозки. Жуткие караваны тянулись от Мишн-стрит до Колмы, что в пятнадцати километрах к югу от Сан-Франциско. Процесс перезахоронения стоил семьям по 10 долларов за одного усопшего. В противном случае тела помещались в общие могилы.
