– Ничего удивительного. Я тоже на взводе.
Наступило молчание. Келли жестом отослал Руту прочь от бара, сам подошел к нему, налил в большой бокал немного «Реми Мартина» и протянул мне. Его ноготь коснулся моего, оставив электрический заряд утраты, словно меня погладила по руке красавица, и я услышал обещание, что мне предстоит познать восхитительные тайны. Я взял бокал, но, помня слово, данное Деирдре, даже не пригубил. И снова возникла пауза. Я сидел с бокалом в руке, – молчание обволакивало все вокруг своей завесой, от блаженства, охватившего меня при разговоре с Деирдре, не осталось и следа.
– Знаете, мистер Келли, – заговорил Гануччи, голос его скрежетал, как кулак, скребущий по коре, – я начинал в нищете.
– Ну и что, я тоже, – ответил Келли, очнувшись от задумчивости.
– И я всегда чувствовал себя бедняком.
– О себе я, пожалуй, такого сказать не могу, – заметил Келли.
– Всегда чувствовал себя бедняком в одном отношении – я любил класс. Ваша дочь обладала классом, ну просто ангел. Она обращалась с тобой как с равным, вот в чем суть. Поэтому я и пришел сегодня принести вам мои соболезнования.
– Для меня большая честь видеть вас у себя, мистер Гануччи.
– Спасибо, вы очень любезны. Я знаю, что сегодня у вас побывало очень много народу, и вы, конечно, устали, но я пришел сказать вам одну вещь: может быть, в глазах некоторых я – большой человек. Но я себя не обманываю. Вы куда больше, чем я. Вы очень большой человек. И я пришел принести свои соболезнования. Я ваш друг. Я сделаю для вас что угодно.
– Дружочек, – вмешалась Бесс, – вы уже все сказали. Пора закругляться.
– Дорогая, – сказал Келли, – стоит ли сегодня так разговаривать с мистером Гануччи?
– Я вот-вот взорвусь, – сказала Бесс.
Зазвонил телефон. Рута взяла трубку.
– Это из Вашингтона, – сказала она Келли.
– Я подойду в другой комнате.
Как только Келли вышел, Гануччи сказал:
– Так я не разговариваю даже с желтолицым мальцом, который чистит мне ботинки.
– У него все в грядущем, – сказала Бесс.
– Вот именно, – ответил Гануччи, – а мы с вами уже мертвецы.
– Один из нас мертвее другого, дружочек. Одним шипы, другим розы.
– Нет. Мы с вами определенно мертвы.
– Одним шипы, другим розы, – повторила Бесс.
– Вы ведь знаете, что такое мертвецы. Они вроде бетона. Из вас получился бы неплохой участок Четвертой дороги в Нью-Джерси.
– Это та, что ведет к парку Текседо? – осведомилась Бесс.
– Именно та.
– Скверная дорога.
Гануччи закашлялся.
– И пожалуйста, не называйте меня макаронником.
– Но вы же действительно макаронник.
Вернулся Келли.
– Это был Кеннеди, – сказал он мне. – Он передает тебе свои соболезнования. Сказал, что это было для него страшным ударом и он понимает, в каком ты, наверно, состоянии. Я не знал, что ты с ним знаком.
– Мы встречались в Конгрессе.
– А, ну конечно.
– Собственно, я и с Деборой познакомился благодаря ему.
– Да-да, я теперь вспомнил. Помню даже, как она тогда рассказывала мне о тебе. Она сказала: «Следи-ка за мной получше, а то тут завелся один полужидок, от которого я без ума». А я ответил ей: «Валяй-валяй». В ту пору я был против Кеннеди. Конечно, я был не прав. Чертовски не прав. И я был не прав с Деборой. О, Господи, – внезапно голос его упал, точно зверь, в которого угодила пуля. – Извините меня, – сказал он и снова вышел.
– Ну, уж теперь-то нам определенно пора, – сказала Бесс.
– Не уходите, – сказала Рута. – Он рассердится, если не застанет вас, вернувшись.
– Ты, кажется, неплохо знаешь его? А, дорогуша?
Рута улыбнулась:
– Никто не может похвастаться тем, что хорошо знает мистера Келли.
– Глупости, – возразила Бесс. – Я знаю его как облупленного.
– Неужели, миссис Трилаун? – спросила Рута.
– Дорогуша, я была его первой великой любовью. Ему исполнилось всего двадцать четыре, но он уже был что надо. Тогда-то я и узнала его. Узнала как облупленного. Я тебе вот что скажу, дорогуша: он на тебе не женится.
– О-ля-ля.
– Будь умницей и поставь ему холодный компресс. И передай, что мне пришлось уйти.
Едва Рута вышла, Бесс обернулась ко мне:
– Будь начеку, малыш. Барней намерен растерзать тебя сегодня ночью.
