Трудно было понять, куда влечет их разбушевавшееся море, сколько кораблей удерживается на поверхности, в какие стороны разметал их ветер.
Около полуночи ураган усилился, находиться на палубе стало опасно, и кибернет последним сошел в трюм. В нос ему ударила смрадная духота. Закрытые люки не пропускали сюда ни одной свежей струи. Отовсюду слышались стоны и мольбы. Женщин кидает из стороны в сторону, ударяет об обшивку судна, о перекладины и балки, они избиты и измучены.
Гелиодор понимает, что если ураган не стихнет, к утру многие сойдут с ума, задохнутся в испарениях и зловонии, умрут от ударов и падений.
— Открой люк, Гелиодор! —крикнула Атосса, лежавшая на полу. —Мы задыхаемся.
Кибернет снова поднялся по лесенке, откинул створки люка. В отверстие хлынула вода, брызги разметались по всему трюму. Амазонки бросились к источнику свежего воздуха, сгрудились около люка, жадно хватают ртами живительные струи, подставляют потные, измученные тела под прохладные брызги.
Створки надо держать. Волны, прокатываясь по палубе, захлопывают их. Гелиодор пытается привязать их к канату, за который держится сам.
Вдруг черное небо распахнулось, яркая вспышка молнии змеисто распорола густые облака, осветила на мгновение палубу. Раската грома Гелиодор не услышал, его заглушил рев моря. Скорее от радости, чем от страха, он спрыгнул в трюм и крикнул:
— Слава богам! Крепитесь, женщины! Теперь ураган пойдет на убыль.
Еще раз сверкнула молния, резкий шквал ветра ринулся на судно, сорвал привязанный к мачте сверток большого паруса. Он покатился по палубе, ударился о борт и задержался около балки. Еще один порыв ветра, еще одна волна—и его смоет в море. Гелиодор заметил это, выскочил на палубу и кинулся к парусу. Могучая волна накрыла его, бросила на пол, затем ударила о мачту и легко, как соринку, швырнула за борт.
И не стало на корабле главного кибернета Гелиодора. Всего двое суток носил он это столь желанное для него звание.
А море кипело и металось во мраке до рассвета, и только утром ветер ушел ввысь, волны улеглись, усталые и умиротворенные, а на востоке поднялось над водами солнце.
Атосса первая вышла на палубу. Силы совсем оставили ее, и она растянулась на теплых, высыхающих досках палубы. За ней выползали изможденные амазонки, молча падали на палубу и тут же засыпали, истерзанные страшной ночью...
... Очнулась Атосса от зноя. Солнце стояло в зените и жгло немилосердно. Во рту пересохло, мучительно хотелось пить. Шатаясь, она прошла в свой отсек, выбила пробку из бочонка с водой, приникла к отверстию и стала жадно, большими глотками пить воду. Напившись, снова вышла на палубу и, перешагивая через распластанные тела, принялась искать Гелиодора. Предчувствие не обмануло ее—главного кибернета на корабле не было. И Атосса поняла: шторм кончился, но не кончились их беды. Дрожь прошла по всему телу жрицы, начался озноб — предвестник тяжелых приступов лихорадки.
Кто знает, сколько лет Бакиду? Много.
Настолько много, что сам он давно сбился со счета и теперь вспоминает свою жизнь не по годам, а по ударам, которые наносила несчастная его судьба.
Родился он среди скифов в Танаидских степях, роду был знатного, служил виночерпием у скептуха. Все шло хорошо, но не долго: скептух был стар и собрался умирать. А по скифским обычаям всех слуг и товарищей князя, виночерпиев, конюхов и охранников закапывали в курган вместе с их владыкой.
Бакид пораскинул умом: скептуху пришла пора умирать, а ему, молодому, ложиться рядом с ним. С какой стати? Оседлал он ночью коня, да и махнул в сторону Тирасса.
На пути попался ему большой город Ольвия. Там он поступил на торговое эллинское судно и лет двадцать бороздил просторы морей. В одном из походов на корабль напали разбойники, судно потопили, а Бакида заковали в цепи и посадили на весла. Сколько лет он провел в душном и тесном трюме каторги—трудно сказать. За временами года не уследить: уйдет судно из города осенью, а за ней вроде быть зиме. Но приходит корабль в южный порт, а там лето, жара. После лета бывает осень, но переходит каторга в новое место, а там весна. Сбился со счета Бакид, не помнит, сколько лет провел он в этих рабских цепях.
