— Ты звала меня, паномарха?
— Садись, Кадмея. Забудь, что я царица. Фермоскира погибла.
— Это неправда, паномарха. Город окружен, это верно, но у нас есть волшебный пояс Ипполиты. Богиня вернула его нам...
— Говорят, у Атоссы тоже есть такой пояс. Вскоре он появится и у Лоты, а потом, может быть, и у Чокеи. Не слишком ли много волшебных поясов?
— Ты думаешь, что их делают люди?!
— Уверена. Я полагаю, что в храме никогда не было дара богини, а заветы выдумали такие, как Атосса. Жрицы научили нас презирать мужчин и этим лишили счастья. Они сделали нас пугалом для других людей, и вот чем все кончилось.
— Но мужчины скоты — это правда. Я видела...
— Вспомни Лоту. Она ушла за человеком, которого полюбила. Бросила богатую жизнь, копье полемархи. И обрела счастье, за которое сейчас сражается. То же сделала Мелета. Я знаю, среди мужчин, как и среди женщин, есть хорошие и дрянные люди. И я хочу, чтобы ты поняла это.
— Для чего?
— Зови меня мамой. Для нас война кончилась.
— Хорошо, мама. Так для чего же?
— Ты хочешь быть царицей?
— Ты сама только что сказала: Фермоскира погибла.
— Но нам надо жить. И если я отдам тебя в жены победителю Фермоскиры, согласишься ли ты? Он царь Олинфа. Только это спасет нас, только это.
Годейра думала, что Кадмея будет возражать, упрекать ее во всех грехах, но дочь несколько минут помолчала и заговорила сухо, бесстрастно, как взрослая, многоопытная женщина:
— Я всю жизнь слышала от тебя и от других, что я должна стать царицей. И если это так нужно — буду ей. Ты говорила о презрении к мужчине. Да, оно живет во мне с времен гимнасия. Но разве не выходят дочери Фермоскиры на агапевессу, разве не обнимают мужчин, которых только что презирали? Может, ты опасаешься, что царь Олинфа будет мне не по душе? В этом году я должна была впервые выйти на агапевессу — разве там существует право выбора. Я стала взрослой, мама. И это пришло сейчас, когда ты одним словом перечеркнула все заветы сразу. Я еще не знаю как, но нам надо жить по–иному. И если у тебя есть новый путь — выводи на него и меня. Я знаю с детских лет: дочерний удел — повиновение.
— Ты говорила, как царица, Кадмея. Я рада, что у меня умная дочь. Иди к себе, сними боевые одежды, одень лучшие свои наряды. Если торнейцы войдут в город—царь их непременно придет сюда. Царские дворцы — для царей.
Первыми пришли к Лоте мужчины. Пожилой горец, потряхивая седой и лохматой копной волос, заговорил:
— Слушай, уважаемая! Город пал, ойропаты разбежались, нам теперь здесь делать нечего. У нас дома виноград не обрезан, скот без корма, жены, дети... Отпусти нас домой, уважаемая...
— Женщин тоже пора отпустить! — кричали другие.
— Чего еще ждать?! Кто знает, как пойдут дела? Вдруг моряки передумают, сядут на корабли и удерут. Амазонки теперь соединились, они предадут нас!
— Мало того! — кричали женщины. — Если корабельщики одолеют амазонок, они захотят и нас заковать в цепи. Пора уходить.
Лота выслушала всех не перебивая, потом заговорила:
— Теперь вы вольные люди и можете разойтись. Но я полагаю, что вы еще и честные люди. Вы просили меня встать над вами и добиться свободы. Если бы я знала, что вы вздумаете вернуться с половины пути, — я бы ни за что не согласилась вести вас на амазонок. Вы обманули меня. Вы обманули моряков–эллинов. Если бы они знали, что вы побежите с поля боя — разве они пришли бы сюда? Я им честно сказала, что амазонок впятеро больше, и они надеялись на вас. Вы хотели свободы, хотели спокойной жизни. Теперь храбрые мужи гор разделили чужие табуны, у каждого из вас на плече я вижу переметные сумы с добром — в каком бою вы взяли все это? Теперь вам захотелось удрать домой, амазонок пусть громят другие! Я не держу вас — уходите! Но только знайте: без вас амазонки легко справятся с торнейцами, усилятся их оружием, и не видать вам родных селений. Они догонят вас и перебьют поодиночке. И не будет вашим женам и детям спокойной и мирной жизни. Я все сказала.
— Дай, Лота, я еще скажу! — крикнула Чокея и поднялась на облучок колесницы. Толпа мужчин и женщин увеличилась, шумела, и Чокея подняла руку, требуя тишины.
