Потом он возвращается на площадку и поднимается по мосткам на самый верх, на плоскую крышу дома.
Каменщики, усевшись кто где, обедают; одни едят хлеб с луком, другие хлеб с тушеными овощами. Выдубленный солнцем, высушенный, как чернослив, рабочий говорит остальным:
— Мой отец клал кирпичи, мой дед клал кирпичи, я кладу кирпичи. Тысяча, десять тысяч, горы кирпичей. Черт возьми, сколько кирпичей! А своего дома у меня так и нет!
Остальные каменщики выражают свое одобрение этому крику души нечленораздельным, но достаточно красноречивым мычанием. Что может сказать на это отец Бобо — подрядчик, он же старший мастер?
— Совершенно верно. И я был таким же, как все вы, тоже ничего не умел, а потом постепенно, мало-помалу, дошел до старшего мастера… Ах дорогой мой, необходимо терпение… ничего не достичь вот так, с ходу, раз-два!.. Надо стараться, вкалывать… — И, повернувшись, начинает спускаться по крутым мосткам.
Нынче, как и каждый вечер, все жители городка вышли прогуляться по Главной улице, которая соединяет две городские площади — Луговую и Муниципальную.
Толпа идет двумя встречными потоками в обе стороны; все шествуют медленно, словно это крестный ход.
Кого тут только нет: мальчишки, девчонки, юноши, девушки, дамы и господа — проплывают, словно парад-алле на цирковой арене; десятки раз они раскланиваются друг с другом, останавливаются перед витринами магазинов и затем вновь продолжают путь по двое, вчетвером, изредка в одиночку…
Директор гимназии Зевс, который тоже, прихрамывая, бредет по Главной улице, сверлит Бобо и его приятелей исполненным угрозы взглядом полицейского.
И недаром: ребята, ни на шаг не отставая, следуют за Угощайтесь, величественно выступающей в сопровождении своих двух сестер. Мальчишки зачарованно и конфузливо наблюдают за мягким, плавным колыханием ее пышных бедер: их изящные движения напоминают ритмичную работу огромных паровозных колес и поршней, И, чтобы побороть обуревающее его волнение, Бобо сопровождает каждое из этих потрясающих движений глубоким выдохом, подражая пыхтенью паровоза. Угощайтесь сохраняет полнейшую невозмутимость. Встречные при ее появлении улыбаются и подмигивают; в этих взглядах можно прочесть приятные воспоминания и недвусмысленные намеки… Она тоже временами улыбается в ответ — лукаво и снисходительно. Сестры, гордые и довольные, греются в лучах ее славы.
Вдруг Бобо и его дружки застывают как вкопанные перед большим окном какой-то конторы. Через стекло виден заваленный бумагами письменный стол, а за ним сидит чиновник лет пятидесяти в двух парах очков: одна на носу, другая поднята на лоб. Мальчики рассматривают чиновника долго и неумолимо. Оторвавшись от документов, которые внимательно изучал, он тоже глядит на них. Без сомнения, мы — свидетели ежевечерней шутки. Это что-то вроде «гляделок»: кто выдержит дольше. Внезапно чиновник вскакивает и, изрыгая проклятия, кидается к двери, чтобы схватить одного из этих паршивцев. Но Бобо и его товарищи удирают, свернув в узкий переулок.
Запыхавшись, они вваливаются в лавку, где продают птиц, клетки, собачьи поводки, просо и все необходимое для домашней живности. Хозяйка лавки с опаской смотрит на ворвавшихся подростков. Бобо спрашивает:
— У вас имеются в продаже какаду?
— Нет-нет, какаду нет, — поспешно отвечает хозяйка.
Ее пронзительный голос срывается и дрожит, совсем как крик попугая. Мальчишки, расхохотавшись ей в лицо, выскакивают из лавки и вновь вливаются в струящуюся по Главной улице людскую реку.
Шишка в высшей степени элегантен: на нем фашистская форма, в руке стек. Со всеми встречными женщинами, даже если они идут под ручку с мужьями, он здоровается коротким: «Привет!» С Угощайтесь обменивается долгим, заговорщическим взглядом.
Угощайтесь с сестрами идет дальше. Она останавливается у кинотеатра «Молния» и изучает афиши. Рядом с ней вырастает владелец «Молнии», господин лет пятидесяти, с черными усиками, который глубоко убежден, что он — вылитый Рональд Колмен.
— Когда будет фильм с Гэри Купером? — спрашивает у него Угощайтесь.
— В воскресенье.
С удовлетворенным видом она продолжает прогулку.
