— В берете я буду меньше похожа на еврейку?
— Что?
— Я слышала разговор Соланж и мадам Обрак. Мадам Обрак сказала Соланж, что я похожа…
— Мои темные глаза и темные волосы тоже под подозрением бошей, как ты понимаешь…
— Я буду носить берет, если хотите. Если кто-то спросит меня, не еврейка ли я, скажу, что не знаю. Потому что я не знаю. Я ничего не знаю вообще. Я не знаю ничего о себе или о ком-то другом, и именно поэтому я продолжаю произносить про себя эти слова. Вы знаете: одиночество, страх. Эти слова.
Доминик приподняла платок на шее Амандины, коснулась аметиста.
— Это доказательство того, что ты не одинока. Постарайся вспомнить. Попробуй вспомнить, что Соланж рассказывала тебе о прошлом. Ты попытаешься?
— Да.
— И не веди себя глупо с бошами. Если у тебя спросят, не еврейка ли ты, никогда нельзя отвечать «я не знаю». Видишь, в твоих бумагах не указаны имена и даты рождения и места рождения родителей, и тот, кто будет проверять документы, он может питать подозрения…
— Под?..
— Быть подозреваемой означает, что кто-то, возможно, тебе не поверит. Например, усомнится в твоих документах. Сочтет их фальшивкой. На самом деле они и не соответствуют действительности. Соланж сказала мне, что у тебя и не было никаких документов, это ваш епископ постарался. Некоторые из людей, которые будут проверять твои бумаги, с готовностью примут их. Другие нет. Они обязательно будут допытываться, не еврейка ли ты. Будут спрашивать: «Ты еврейка?» Ты должна всегда отвечать, что это не так. Нет, сэр, я не еврейка. Это то, что ты должна говорить. Снова и снова, столько раз, сколько тебе будут задавать этот вопрос. Обещай мне!
— Обещаю.
— Хорошо. Давай повторим все с начала. Каково твое полное имя?
— Амандина Жильберта Нуаре де Креси.
— Где ты родилась?
— В Монпелье. Третьего мая 1931 года.
— Имя твоей матери?
— Я сирота, сэр. Я не знаю имени моей матери.
— Твой отец?
— Также неизвестен.
— Хорошо. Пошли.
Было немногим больше одиннадцати утра и прошло меньше получаса с тех пор как Доминик помогла Амандине выйти из машины на узкую, грунтовую дорогу, прорезавшую покрытую густым кустарником местность. Все, что видела девочка, — пустынную извилистую узкоколейку, уходящую вверх.
— Вы уверены, что я должна остаться здесь?
— Да, дорогая.
Доминик проверила, все ли вещи девочки надежно закреплены на ней, ничего ли не болтается и не отвязывается.
— Теперь тебе придется подождать, пока я уеду. Считай до ста. Считай медленно. А потом иди вверх по этой дороге. В конце пути ты увидишь того, кто должен встретить тебя. Просто продолжай идти, пока не появится человек и не скажет…
— Я помню, что он должен сказать.
Доминик обняла Амандину и сказала:
— Надеюсь, что мы еще встретимся, милая моя. Я считаю, что мы должны встретиться. А пока, прошу тебя, шепни моему отцу на ушко: «Ваша девочка любит вас». Ты сделаешь это для меня?
— Я скажу ему.
— Все, мне надо уходить, иначе я забуду свой долг и возьму тебя с собой… До свидания, Амандина.
— До свидания, Доминик.
— Хотите сыра, мадемуазель?
— А как вы догадались, что это я?
— Ну, на самом деле не так много милых барышень прошли сегодня мимо меня, и поэтому я…
— Бонжур, месье.
— Бонжур, мадемуазель. Пойдемте, нам осталось пройти совсем немного. Может, вы хотите перекусить? Хлеб и сыр действительно есть… Впрочем, мы почти добрались…
— Вот здесь. Позвольте мне положить ваши вещи рядом с вами. Хорошо. Все на месте? Ваш кошелек, ваш чемодан.
— Вы оставите меня здесь, сударь?
— Я вас не бросаю, но прошу подождать. Я должен идти. Где-то через десять минут вы встретитесь… Здесь достаточно удобно, и вы совершенно защищены. С дороги не видно, но рядом с ней.
— Никто не сказал мне, что я должна буду опять остаться одна, я имею в виду, когда я шла к вам навстречу…
— Я должен идти. Все будет хорошо. Уверяю вас.
— Но кого я жду?
— До свидания, мадемуазель.
Амандина сидела в кустах, как ей и велели. И ждала, уже в который раз ждала. Она передвинула вещи, пристроила чемодан в качестве подушки, легла так, чтобы ее лицо оставалось в тени вяза, ноги протянула на солнышко. Девочка глубоко дышала, как давно научил ее Батист. Она пыталась успокоиться, произнося про себя заветные слова. Она дотрагивалась до платка и кулона под ним. Потом она что-то услышала. Хруст гравия на дороге. Она села — молясь о чуде, которого мы все ждем, — чтобы увидеть, кто появится на подъеме.
