Стараясь держать глаза открытыми, вдыхая соблазнительные запахи, Амандина, несмотря на чувство голода, молчит и не пытается протянуть руку, чтобы перехватить у Жозетты ложку. Ни звука, ни вздоха, только медленные горячие слезы собираются в уголках рта, текут по подбородку и шее и впитываются в белые шнурки ночной рубашки. Как подстегиваемый ветром огонь в сенном сарае, ее накрывает понимание, что ее беспомощный гнев бессилен перед безмятежной невозмутимостью Жозетты, взирающей на нее с таким интересом и действующей из своих таинственных соображений. Действительно таинственных. То, что происходило, явно находилось за гранью добра и зла, неважно, была ли она в чем-нибудь виновата. Снится ли ей происходящее, или это явь? Она лежала в недоумении, слизывая соленые слезы. Пройдет еще сколько-то времени, и девочка узнает о родовой мести и проклятии, о поцелуе Иуды и наследственном безумии. Только для этого ей надо выжить.
Итак, Амандина лежала без всякого ухода в грязной, плохо застеленной кровати в ожидании смерти, красивая печальной красотой сломанной куклы с кудрявыми волосами, изящно очерченным подбородком и глазами цвета сливы — такими же, как у ее матери — прекрасная и безмятежная, несмотря на чавкающую сумасшедшую старуху, приговаривающую:
— Еще одна ложечка мне, а потом…
Амандина смотрела на руки Жозетты, переплетенные толстыми черными венами, на бегающие по тарелке пальцы, которые она обсасывала досуха. Не выпуская еду из рук, сестра наклонялась к Амандине, что-то шептала на ушко. Она брызгала слюной, оглушающее шипела прямо в ухо, спрашивала девочку, не хочет ли она есть, издевательски желала «приятного аппетита», утиралась руками, облизывала губы, ставила оприходованную тарелку прямо на грудь ребенка.
— Матушка, Батист только что признал меня здоровой, никаких признаков после четырех дней карантина. Я спросила, могу ли я сменить Жозетту, и он согласился, попросив, чтобы вы сопровождали меня. Он сказал, что Амандина еще день или два должна оставаться в изоляции, а потом ее тоже можно перевести к другим девочкам в общую спальню. Вы пойдете со мной, матушка?
Мария-Альберта ждала, пока Паула досмотрит бумаги на своем столе, рассортирует их и, наконец, ответит.
— Думаю, Жозетте не помешала бы помощь, но вы уверены, что не нужны где-нибудь еще? Я подразумеваю, что она справляется не хуже вас, как вы считаете?
— Я полагаю, что им обоим нужна передышка. Четыре дня и три ночи только в компании Жозетты, ну, в общем, вы понимаете, что я хочу сказать, матушка?
— Да, да, согласна. Хотя можно зайти и от противного: четыре дня и три ночи с — Амандиной… Бедная старая Жозетта. Ладно, пошли. Только будьте вежливы с Жозеттой, не забудьте сказать ей, как хорошо она справилась. Батист говорил вам, как она скрупулезно записывала жизненные показатели ребенка, отмечала все, что та съела или выпила? Абсолютно толковые отчеты она сделала.
Когда Паула постучала в дверь бывших комнат Филиппа, никто не ответил. Мария-Альберта постучала громче. Ответа не было.
— Жозетта, открывай дверь. Это я — Паула. И Мария-Альберта. Открывай дверь, Жозетта.
Жозетта спала. В течение этих четырех дней она ни разу не помылась, не поменяла одежду, так и просидела на стуле Филиппа с высокой спинкой в спертом воздухе комнаты. Не произнося ни слова в ответ на просьбу Паулы открыть, Жозетта быстро подошла к кровати Амандины, надеясь обнаружить, что девочка уже не дышит. Тогда дело будет сделано. Но нет. Еще нет.
— Еще немного, Анник, — сказала она спокойно. — Подождала бы ты еще чуть-чуть.
— Жозетта, открой дверь. Ты слышишь меня, Жозетта?
Сестра ответила тонким голоском:
— Это ты, Анник? Моя дорогая? Подожди еще немного. Скоро все закончится.
— Кто такая Анник? Что она говорит? Используйте свой ключ, матушка, я не понимаю, что происходит.
— Я не захватила ключи от этого крыла. В моем столе, правый ящик.
Мария-Альберта уже бежала, а Паула кричала ей вслед:
— Вызови Батиста.
Паула крутила ручку двери, непрерывно колотила, все время крича:
— Жозетта, Жозетта, Жозетта.
Но Жозетта, даже если она слышала Паулу, не отвечала. Старая карга с изжелта седыми волосами, редкими прядями, падающими на плечи, в зловонной спальне, она совершала последний акт преданности маленькой Анник. Маленькая подушка — белое полотно, вышитое темно-зелеными листьями и побегами — была со всею оставшейся силой прижата к лицу Амандины. Наконец все свершилось. Жозетта взяла ребенка на руки и повернулась к двери, которую в этот момент распахнула, ударив о стену, Мария-Альберта.
