Он снова хлебнул портвейна. Изменил выражение лица.
— Ты знаешь, я приготовил ее документы, ее удостоверение личности, паспорт, все готово. Амандина Жильберта Нуаре де Креси. Я позволил себе дать ей мое имя. И моей матери. Жильберта, это прекрасно, ты не находишь? Если бы у меня могла родиться дочь, она была бы Жильберта Нуаре де Креси. А теперь это имя будет носить Амандина. Ради моей матери, ради меня. Это как возвращение на круги своя, это почти фамильное имя. «Амандина Жильберта Нуаре де Креси, родилась 3-го мая 1931 года в Монпелье, мать неизвестна; отец неизвестен; подкидыш, в курии Монпелье со дня рождения». Это хорошее начало для всех нас.
— Когда она пошла в школу, я зарегистрировала ее как Жоффруа. Я дала ей мое имя, но я не думала, что она когда-нибудь будет иметь возможность записать его или назваться им. Пусть будет Нуаре де Креси. Благодарю вас, сир. Спасибо.
— Но получение документов не означает обязательный отъезд. Если ты решишь остаться, я допускаю, что определенное перемирие возникнет между вами двумя — тобой и Паулой. Она не изменится. Ма âme damnée, мой заклятый друг. Она, духовная мать всех здешних маленьких птичек, сама проклятая душа. Бедная старая горькая душа. Нет, она не может измениться, а мы можем, кто-нибудь может. Таким образом, я подозреваю, что произойдет некая тонкая реформация. Самое плохое уже случилось.
Соланж тихо слушала, обдумывая то, что он сказал, но в то же время ее разум отвергал такие слова, как блицкриг, хан, боши.
— Да, я думаю так же. Худшее проходит. Но то, что тревожит Амандину, что будет продолжать ее мучить, это неизлечимое стремление иметь мать. Желание что-нибудь знать о ней, найти ее. Можете помочь мне с этим? Помочь мне, помочь ей?
— Я знаю очень мало. Друг, мой дорогой старый друг рассказал мне, что девочке нужна помощь. И я сделал то, что обещал ему. Это был тот случай, когда ничего не спрашивают. Ты понимаешь?
— Я думаю так же. Но помощь, которую вы оказали своему другу — я подразумеваю договоренность о пребывании здесь Амандины, — если она уедет, то как будет с оплаченным фондом?
— Насчет фонда, да. Курии заплатили, чтобы она взяла Амандину. Нам передали щедрую, чрезвычайно щедрую оплату по прибытии сюда ребенка. С тех пор из того же источника, как мы будем называть его, ничего не поступало. Вопрос незаконного присвоения средств курией снимается, потому что, вероятно, кто-то просто забыл свое обещание и в дальнейшем оплачивать обслуживание. Но это едва ли имеет значение.
— Но моя ежемесячная стипендия…
— Я считаю, что ты выполнила свои обязанности, Соланж, как я уже сказал. Я обещал наблюдать за тем, как вы обе живете, и я всегда делал это. И буду делать впредь. Именно я следил за оплатой. Пока я живу, Соланж, и пока будет хоть йота чести у моего преемника, если я уйду, — и ты, и ребенок будете пользоваться защитой курии. Независимо от того, где вы будете жить. Теперь я хочу вздремнуть, так что беги отсюда.
Как будто она не слышала его категорического указания, она осталась сидеть на стуле.
— Почему Паула стремится причинить боль Амандине, сир?
— Потому что Амандина — ребенок, которым она сама хотела бы быть.
— Как это?
— Странный разум Паулы говорит ей, что Амандине повезло, чудовищно повезло.
— Она считает, что смертельно больному младенцу, брошенному родителями, чудовищно повезло? Сироте, чей названный отец умер, когда она спала на его руках, а ей еще не было шести лет?
Вскочив на ноги, Соланж уже открыто плакала.
— Позволь, я расскажу тебе историю Паулы. Ее мать умерла во время ее рождения. Ее отец, пустой человек, думал только о собственном комфорте и собственных потребностях. Заботясь только о себе, он, как я предполагаю, завел себе деревенскую любовницу, чтобы она занималась новорожденной Анник. Знаешь ли ты, как ее зовут, Соланж? Да, настоящее имя Паулы — Анник. Интересно, не правда ли, что ты дала своей крошечной подопечной имя, начинающееся с А. Как только этой деревенской женщине стало ясно, что у отца младенца нет никакого намерения не только жениться на ней, но даже держать ее в доме, когда ребенок подрастет, она сбежала, и меньше чем в годовалом возрасте Анник оставалась днем и ночью привязанной, на хлебе и воде, независимо от того, что ее папа находился в пределах досягаемости. Он был деревенским доктором, Соланж. Отец Анник был деревенским доктором, молодым вдовцом, которого жалели, как жертву тяжелой жизни. Хотя другие деревенские женщины выстраивались в очередь, чтобы помочь ему, добрый доктор из скупости отказывался от помощи, и немногие интересовались плачущим полуголодным существом, запертым в комнате.
