Они никогда не говорили о том, как она жила до их встречи. Изольда однажды сказала:
— Когда ты захочешь что-нибудь рассказать о себе, тогда и расскажешь. О себе или о других. Если это случится, я хочу, чтобы ты знала, что…
— Я знаю.
~~~
Вечером после ужина, когда Катулл налил вино в последнюю ложку супа, поднял ее ко рту и выпил, после того как он расколол несколько грецких орехов из корзинки перед очагом и поджарил ядра в медной жаровне, после того как он налил рюмку бренди и собрал щепотку листьев и сорняков, а также крошек табака в трубку, зажег ее, вдохнул пару клубов белого дыма, он встает, благодарит Изольду и Амандину за ужин и вешает свой свитер на вешалку у садовой двери. Вытирание тарелок и столового серебра — задача Амандины. Еще она любит, когда приходит к завтраку, чтобы стол уже был накрыт на троих, а на вешалке висели три свитера. Ей нравится, что ее свитер висит на нижней перекладине между ними. Ее — желтый с маленькими перламутровыми пуговицами и атласными петельками, он принадлежал Соланж, а до этого матери Соланж, у Изольды — белый, а у него — серый с коричневым.
Когда Катулл надевал свитер, ей всегда хотелось попросить взять ее с собой. Она знала, что он пойдет вверх по реке, к мосту на краю деревни, тому, с высокими деревянными перилами, кривому, как горб верблюда. Она знала, что он будет смотреть вниз на воду и курить трубку и останется там, пока не потемнеет. Из своего окна в верхней части дома она всегда поглядывала, как он там, на мосту. В некоторые вечера к нему подходили другие жители деревни, она видела огоньки раскуриваемых трубок, они здоровались, пожимая друг другу руки или похлопывая по плечу. Чаще он находился там в одиночку, и она задавалась вопросом: о чем он думает, опираясь на высокие деревянные перила.
Однажды вечером, когда она уже помогла Изольде с мытьем посуды, Амандина взяла свой желтый свитер и пошла за ним.
Катулл услышал девочку, прежде чем увидел, услышал легкие шаги на деревянном помосте и выпрямился, поворачиваясь к ней. Он улыбнулся, как будто ждал ее и понял, что на самом деле ждал. Необходимости говорить не было, и они просто смотрели на реку. Через некоторое время Катулл сказал:
— Мне нравится, как речная волна бьется о камни, пытаясь допрыгнуть до небес. Мне нравится ощущать себя пылинкой под светом звезд.
— Пылинкой?
Он убрал трубку в карман, поднял лицо к небу.
— Пылинкой в хорошем смысле слова, пылинкой перед этим величием.
— Мне всегда хотелось откинуться назад так, чтобы видеть больше неба. Я наклонялась все дальше и дальше назад, пока моя голова не закружилась и я не почувствовала, как будто я окружена небом, как будто я внутри него. Наверное, так чувствуешь себя, когда умрешь?
— Может быть.
— Это так?
— Не уверен.
— Зачем же ты приходишь сюда каждый вечер?
— Я думаю о прожитом дне. О своих детях. Я разговариваю с ними, спрашиваю, как они живут. Себя спрашиваю, все ли сегодня получилось.
— И как сегодня?
— Сегодня хороший день.
— Почему хороший?
— Иногда тебе очень холодно, а потом ты входишь в дом и греешься у камина. Это такое чувство…
— А что делать, если у тебя нет этого чувства? Что делать, если ощущаешь холод? Только холод. Что делать, если не можешь найти дом с огнем?
— Наверное, оно придет на следующий день, и тогда, возможно, я почувствую.
— Я пыталась, но иногда мне уже не хочется. Нельзя согреть все вокруг, чтобы было не так холодно.
Катулл раздул трубку, на это потребовалось время. Левую руку он опустил вниз, позволяя ей повиснуть свободно, ладонью вверх. Заметив, что он сделал, Амандина посмотрела вниз на свою руку, в то время как Катулл наблюдал за клубами дыма, закручивающимися над трубкой. Когда она вложила свою руку в его, он сжал пальцы, и так и стоял. Курил, смотрел в будущее. Через некоторое время Катулл почувствовал, что кулачок разжался и тоненькие пальчики переплелись с его. Они проговорили некоторое время, а затем шли обратно через мост, вниз по дороге мимо кафе и пекарни, от ресторанчиков с пустыми террасами, мимо магазинов и других домов. Они прошли весь путь домой.
