«Зачем я еду сюда? Может, все-таки — наси лемак?» — мелькнула у меня мысль. «Неужели я опять буду это есть?»
Еще как буду, ответила я себе. Вот именно это и съем, прямо сейчас. Да, вредно. Да, я буду когда-нибудь безобразно толстой. Но…
Ресторан «Джай Хинд» — очень узкий, длинный, уходящий внутрь, весь в кафеле цвета розовых женских трусов. Красоты — ноль, зато обаяния… и уюта… И он бедный, совсем бедный. Здесь едят с жестяных подносиков-тали, например, вот это — большой хлеб с темными пупырышками, который по кусочку макается в три углубления в подносике, с разными соусами. Справа у входа, почти на улице, добела раскаленный изнутри мощный тандур, из него как раз сейчас извлекают, как букет цветов, шпаги с рыжими тандури-чикенами. Ну, курица — это для местных богатых.
А мне давно уже надоело проходить мимо этого десятицентового рая и вспоминать потом запах хлеба, чуть с дымом, из вот такого тандура.
— Элистер, — сказала мысленно. — Какой хлеб бы ты выбрал? Тут есть чапати, с соусом из дала, нан обычный, нан с чесноком, или сыром, и парата с далом или сыром, роти чанай с далом, тоса с ним же, а если не хлеб, то рис-брияни. Так что?
Ты не все знаешь в этой жизни, Элистер. Есть такой хлеб, если это вообще хлеб, который у вас в Калькутте не делают. Вот его-то…
— Роти чанай, — сказала я, — две штуки, соус дал.
Через головы индийцев, погружающих длинные пальцы в рассыпчатый шафран риса с соусом, я смотрела за любимым спектаклем: юноша сначала элегантно швыряет комочек теста о металлический стол, блестящий от топленого масла священной коровы, потом начинает превращать его масляными пальцами в тонкий блин, потом этот блин, как белый платок или даже шаль, летает в его руках, становясь полупрозрачным. И тут уже эту шаль надо сворачивать в несколько раз, превращать снова в блин обычного размера, и бросать на обычную сковородку, без всяких тандуров. Сейчас, сейчас юноша перевернет его, а готовый — похлопает руками с боков для пушистости… А пока первый роти жарится, уже второй шарик теста начинает превращаться в белую шаль, летающую над его головой.
Вот в таком заведении мы с Элистером сидели в наш самый первый день в Джорджтауне, он держал сигарету большим и указательным пальцем, я, кажется, уже тогда любила его так, что помню только эту сигарету и гордое нахальство лучшего из лучших.
И вот они передо мной, упругие, с хрустящей слоеной корочкой, на зубах — между каучуком и слоеным тестом из Вены, где я не была. Соус, желтоватый с зеленью, обжигает, обжигаются и жадные пальцы, макающие в него кусочки горячих роти.
Хозяин «Джай Хинда» окидывает меня удовлетворенным взглядом, внимательно осматривает мой португальский профиль и несет к моему столику… что это? Целый поднос маленьких, круглых, с зазубренным краешком, португальских яичных тарталеток, с матово блестящей цыплячьего цвета серединкой.
— Нет, — говорю я, — нет, нет…
— На вынос, с собой, — утешает меня он, и, сверкая откровенно издевающимися глазами, как дьявол-соблазнитель пододвигает поближе жестяной лопаткой шесть кружочков.
— О, боже ты мой, — говорю я.
Жара на тротуаре становится уже нечеловеческой, но в этом квартале никого жарой не напугать, муравейник темноликих индийцев гудит под несущиеся до самого мохаммеданского храма бодрые звуки старого граммофона: Хэри Ризер и Клубные Эскимосы. «Каждая маленькая птичка дает отдохнуть перышкам в гнездышке на закате, каждый маленький ветерок вздыхает об умирающей любви на закате…» — пою я под нос с энтузиазмом, и мне отвечают квакающие трубы, полный оркестр, да еще и веселые ксилофоны.
Последнее усилие — и я все окончательно пойму и все правильно сделаю. Нет, я ни о чем не жалею, господин Эшенден. Я вам очень благодарна за ваше письмо. И скоро дело будет завершено. Что мне остается сделать? Понять, как могла женщина-Феникс писать ответы своему поэту с такой бешеной скоростью, пусть даже авиапочтой. А если не она, то тогда… Тогда вообще все интересно.
Так, а кстати — о почте.
Распечатываю письма (когда доставала их, коснулась пистолета и быстро отдернула руку). Одно от Бока, к которому завезли новые автомобили, второе — от Ротари-клуба, мне напоминают, что по пятницам у них танцы (но с кем я приду?), а через два дня меня ждут туда на вечеринку в саду, и вот оно — третье…
